Разговорился, однако. Неужели Симмонс надеется, что некий Майстер с того света способен вывести меня из комы вернее, чем ницелантамин? Каким нужно быть фанатиком, чтобы надеяться на это?
Я понимаю, вспоминаю, чувствую, что все не так. «Общение» с умершими через медиумов — распространенное поверье, которому подвержены даже некоторые физики, люди рациональные по определению.
— Учитель, помогите, верните безнадегу в сознание.
Я слышу его, а он не может услышать меня.
Симмонс продолжает бормотать все тише и наконец умолкает, прячет оставшиеся мысли. Я думаю о том, что правильно выбрал тензор перемещений, а значит, верно доказательство пятой теоремы. В моем идентичном мире я был бессилен перед подлостью Гардинера и предательством Алены. В каждой следующей реальности я оказывался ближе к результату, который был мне нужен.
Нет. Мне хочется так думать, но… Такие «переходы» я рассчитать не могу. Нужно задавать диапазон направлений, вводить бесконечномерный тензор, я еще не умею решать такие задачи, и никто пока не умеет, а потому и думать не нужно, только зря предаваться бессмысленным надеждам.
Симмонс поднимается. Мысли он держит при себе, и я представления не имею, к какому решению он пришел. Учитель ему ничего не посоветовал, медиум из меня никудышный, это так.
Симмонс поправляет на мне одеяло, возвращается к компьютеру и довольно долго стоит неподвижно — кажется, что смотрит не на экраны, а в себя, что-то для себя решает, не позволяя мыслям всплыть на поверхность сознания. Хотел бы я знать, о чем он думает.
Вспоминаю наконец, как мы с Симмонсом познакомились. На моей лекции в университетском Центре медицинских наук. Я рассказывал медикам о возможном применении инфинитного анализа в квантовой криптографии — в рамках общеобразовательной программы. Пытаюсь уточнить время, но не получается: меня будто привязывает к моменту, когда я схожу с кафедры, слушатели уже встали с мест, я дожидаюсь у проекционного лазера, пока освободится аудитория. Тогда он ко мне и подошел. Высокий, плотный, с короткой шеей и круглым лицом, на котором выделялись густые черные брови под довольно большой лысиной.
«Доктор Волков, я Остин Симмонс, нейролог из госпиталя Святого Патрика».
Вот как. Сейчас он один из ведущих врачей отделения. Профессор. Значит, преподает, в отличие от Гардинера. И работает уже не в Святом Патрике, а в клинике Джона Рэдклиффа. Наверно, сейчас у Симмонса лысый череп — интересно, не сбрил ли он брови для равновесия картины?
«Очень приятно, — сказал я и не удерживался от внешней мысли. — Что вас, врача, привлекло в моей лекции?»
Симмонс ответил, не разжимая губ, не хотел, чтобы услышали другие:
«Вы ведете курс квантового многомирия?»
«Инфинитный анализ многомировых интерпретаций, — поправил я. — Я больше математик, нежели физик».
«Прошу прощения, я не разбираюсь в этих тонкостях. Хотел бы задать вопрос. Долго раздумывал, как вы воспримете… В наше время далеко не все принимают…»
«Задавайте», — прервал я его растянувшуюся кольцами цепочки мысль.
«Среди бесконечностей миров, о которых вы говорили, доктор, наверняка есть и миры, которые мы называем потусторонними…»
«Трудно об этом судить на нынешнем этапе развития инфинитной математики, — попытался я сформулировать внешнюю мысль как можно более четко, отделив ее от мыслей внутренних, которые, будь они услышаны Симмонсом, вряд ли ему понравились бы и наверняка поставили бы под удар его мировосприятие, ставшее мне понятным по тому, какой вопрос был задан. — Потусторонние миры, а точнее, миры, куда, возможно, попадает душа после смерти, в любой формулировке принципа неопределенности не могут быть идентичными, вы, надеюсь, это понимаете».
Какая-то мысль всплыла на поверхность сознания Симмонса, но он быстро ее упрятал.
— Понимаю, — произнес он почему-то вслух.
Я тоже перешел на открытую речь, так мне было проще формулировать.
— Есть ли у человека душа? Это вопрос веры, а математика — даже в ее инфинитном варианте — не способна сформулировать…
— Да-да, — перебил он меня. — Не хочу спорить о возможности существования души, о спасении и о Боге. Но предположим… только предположим, математика ведь допускает предположения, а потом пробует их доказать или опровергнуть…
Это неверное понимание современной математики, но спорить я не собирался и потому лишь кивнул, ожидая продолжения.
— Итак, если предположить, что есть Бог, есть душа, то, значит, есть и жизнь души после смерти тела. И существует, по идее, бесконечное число миров, в которых обитают бессмертные души во всех их неисчислимых проявлениях.
Что он знает о математике неисчислимых бесконечных? Наверняка — ничего. Для него это только фигура речи.
— В любом случае, — повторил я, — эти реальности не идентичны нашей, и принцип неопределенности не позволяет…
— Да-да, — перебил он опять и перешел на внутреннюю речь:
«Это миры духовные, и связь между ними духовная, не физическая. Математика описывает идентичные реальности по законам квантовой неопределенности, но, может, и в духовных мирах, которые математика описать не может, существуют свои идентичные миры, с одинаковыми — в пределах той же неопределенности — законами духовности, и наша душа способна перемещаться в идентичных духовных мирах и, значит, общаться с душами умерших, с нашими близкими, а еще…»
Он скрыл окончание мысли, но я понял, что он хотел «сказать». «А еще с ангелами, апостолами и, может, даже с Богом».
Которого нет.
«Боюсь, — сказал я, — современная математика не способна даже поставить такую задачу».
«Математика или математики?» — по напряжению его мысли я не смог определить, иронизирует ли он.
— Спасибо за лекцию, доктор Волков. Несмотря на…
Тогда я не стал размышлять над словами Симмонса. В Бога не верю, как и в духовные миры, если подразумевать под ними миры потусторонние.
По ночам в отделении унылая тишина всеобщего сна, а я не сплю, моему сознанию не нужен отдых. Тогда (если не занят вычислениями) я размышляю о том, что представляет собой мое «я», способное сказать о себе: «Мыслю, следовательно, существую».
Судя по ощущениям, сознание — «я», буду говорить так — устроилось в моей черепной коробке. Я слышу ушами (так мне кажется), перед глазами иногда вертятся разноцветные круги, мне доступны тактильные ощущения и запахи, но, с другой стороны, я не чувствую боли. Но, может, это результат фармакологии и действия эффективных обезболивающих?
Я ощущаю себя в голове, мой дух не покидает тела, не возносится под потолок, я не вижу себя сверху, лежащим на подушках под капельницами.
