Гремучий Змей восседал на царственной циновке над каменным кольцом гуакамайя и спокойно созерцал зрелище, которое приводило в неистовое волнение, восторг, даже опьянение всех окружающих. Всех, кроме Змеи Людей, который тоже каменным изваянием высился над кольцом противоположной трибуны.
Когда Чичкалан вернулся из сельвы, объявив о сошествии с неба бога Кетсалькоатля, Змея Людей приказал схватить его и распластать на жертвенном камне. Он не хотел слушать его болтовни, потому что не верил ни в каких богов, которым служил, и не допускал мысли, что человек, сердце которого он вырвал собственными руками, будто бы жив и вернулся с зажившим шрамом на груди. Он увидел в этом ловко подстроенную интригу.
Возможность такой интриги почувствовал и ненавидевший жреца владыка Гремучий Змей, едва девушка Мотылек, упав к его ногам, поведала о возвращении возлюбленного.
Гремучий Змей потребовал привести к нему Чичкалана в сопровождении Великого Жреца. Змея Людей, сдерживая бешенство, вынужден был сопровождать Пьяную Блоху к трону владыки.
Войдя в просторный зал, устланный коврами из птичьих перьев, первый жрец сразу же стал грозить владыке гневом богов, если им тотчас не будет принесен в жертву Чичкалан, а также и белокожие обманщики, которых тот якобы повстречал в сельве.
— Зачем Змея Людей грозит гневом тех, кого никто не видел, если народ сам сможет лицезреть живых богов? Не лучше ли попросить их самих, — сказал Гремучий Змей, — смягчить гнев, которого Змея Людей так страшится?
— Как может доказать белый бродяга, что он бог? — в ярости воскликнул Великий Жрец.
— Пусть владыка смертных прикажет сорвать с Чичкалана путы, которыми скручены его руки, — взмолился Чичкалан, стоявший перед вождем на коленях. — И пусть владыка смертных прикажет игровому отряду Чичкалана сыграть на игровом поле вместе с Топельцином. Народ, наблюдая священную игру, сразу узнает Топельцина и признает в нем бога.
Гремучий Змей затянулся дымом трубки, которую не выпускал изо рта.
— В священной игре в мяч не раз решались важнейшие споры между жрецами и правителями городов. Пусть и сейчас боги скажут свое слово на игровом поле.
Гремучий Змей, сидя на циновке власти и невозмутимо попыхивая трубкой, в которой разжег крошеные листья табаку, чтобы вдыхать в себя их дурманящий дым, слышал всеобщие возгласы «То-пель-цин!». Он ничем не показал, что очень доволен. Теперь Великий Жрец будет сокрушен, его постигнет кара, с которой не сравнится смерть на жертвенном камне или от боевого мяча.
Меж тем белокожий бородатый игрок перешел на площадке к невиданным приемам. Он перестал пользоваться битой, чтобы сильными ударами литого мяча наносить вред партнерам.
Улучив миг, когда мяч летел к нему, он отбросил загремевшую по каменным плитам биту и вовсе не отбил мяч, как полагалось, а схватил его на лету, зажав локтями.
Дальше произошло невероятное. Кетсалькоатль закинул руки за голову, продолжая сжимать локтями мяч (в этом не было нарушения правил, он касался мяча лишь локтями!), потом легким, тонко рассчитанным движением, которое Инко Тихий под руководством Гиго Ганта и Чичкалана несчетное число раз отрепетировал в сельве перед тем, как появиться в Толле, бросил мяч в кольцо. Мяч прошел через отверстие и упал к ногам оторопевшего вождя противоположного игрового отряда.
Тот подумал лишь о грозящем ему теперь жертвенном камне, а не о хитроумном новшестве, внесенном богом в поединок на ткалачи.
Так закончилась священная игра.
Топельцин был не только всенародно узнан, но и провозглашен тут же на игровом поле богом Кетсалькоатлем. Это поспешил сделать сам Великий Жрец, боявшийся отстать от других. Надо было и при живом боге сохранить свое положение первого жреца.
Толпа неистовствовала. К ногам Кетсалькоатля летели богатые головные уборы и ценные украшения. Люди Толлы ничего не жалели для вернувшегося в образе бога любимца.
Простодушные, как дети, воспитанные в суеверии, они восприняли появление умершего как нечто естественное для богов, а потому готовы были беспрекословно повиноваться явившемуся к ним божеству, как воплощению силы и власти.
Зная уровень развития и нрав своего народа, Змея Людей встревожился. Как бы этот «живой бог» из сельвы не захотел теперь мстить Змее Людей за будто вырванное когда-то его сердце. Надо было действовать, и Великий Жрец дал знак жрецам. Те вышли вперед и затрубили в морские раковины, требуя тишины.
Стоя перед «усиливающим звук священным камнем», Змея Людей провозгласил:
— Горе людям Толлы, горе! Пусть внимают они словам Великого и страшного пророчества, прочитанного по звездам. Едва ступит на Землю бог Кетсалькоатль, потребует он себе в жертву сердца самых знатных, самых заслуженных и богатых людей Толлы: и мужчин, и женщин, и девушек, и детей. Горе людям Толлы, горе! Пусть владыка пообещает белому богу много тунов сердец пленников и рабов, а пока смиренный жрец Змея Людей поспешит вырвать для Кетсалькоатля сердца двух вождей игровых отрядов, одного проигравшего прежде, а другого поверженного сегодня.
Гремучий Змей сделал знак рукой, и три его телохранителя с разрисованными боевой краской лицами в стеганых боевых куртках протрубили в морские раковины, пронзительными звуками заглушив последние слова жреца.
Заговорил Гремучий Змей.
— Да станет известно людям Толлы, а также смиренным служителям богов, что владыка смертных, Гремучий Змей с распростертыми объятиями любви и мира принимает вернувшегося к нему в образе бога сына и на склоне своих лет складывает с себя бремя Верховного Вождя, которое так долго нес. Он передает это бремя власти своему сыну Топельцину, который отныне будет носить имя Кетсалькоатля, живого белого бога и владыки смертных.
Ошеломленные горожане Толлы повскакали со скамей, не зная, чего им ждать дальше. Другое дело Змея Людей. Он рассчитывал на правах Великого Жреца по-прежнему представлять перед народом богов, узнавая желания тех, кого признали сейчас богами на Земле. Но если бог становится одновременно и владыкой, то… Теперь вся надежда была на тайную дочь. Ведь самозванец из сельвы вынужден был признать ее своей возлюбленной.
Усиленный священным камнем голос жреца снова зазвучал над трибунами.
— Пусть примет всесильный бог и вождь Кетсалькоатль смиренный дар смертных, владыкой которых он стал. Проворные жрецы сейчас поднесут ему на золотом блюде два желанных ему трепещущих сердца, бившихся во время славно закончившейся священной игры.
