— Вас можно поздравить, кажется? — улыбаясь, спросил Булавин капитана.
— Можно, товарищ майор, — весело ответил Варгин, подавая Булавину папку с документами.
— Любопытно, где же был шифр запрятан?
— На оборотной стороне почтовой марки, и притом довольно остроумно.
— Положим, трюк с почтовой маркой не нов.
— В принципе не нов, — согласился Варгин, — а в деталях весьма хитроумен.
— Интересно, что же за хитрость они применили?
— Да, в общем, ничего особенного. Просто шифр на обратную сторону марки был нанесен фотографическим методом.
— То-есть?
— Оказалось, что марка была покрыта эмульсией, чувствительной к свету, и на нее засняли микросъемкой цифровые знаки шифра. Однако снимок этот был лишь экспонирован, но не проявлен и не закреплен.
— Значит, при отклеивании марки все должно было погибнуть, так как свет уничтожил бы непроявленный снимок? — спросил Булавин, поняв теперь, в чем дело.
— Так точно, товарищ майор, — подтвердил Варгин. — Все непременно должно было бы погибнуть.
Майор весело посмотрел на Варгина и, смеясь, заметил:
— Докладывайте, товарищ капитан, как вышли из положения?
— Из положения вышел я довольно просто, — широко улыбнулся Варгин. — Прежде чем отклеивать марку, подумал: раз Гаевой свою шифровку писал фотографическим методом, нет ли и здесь фототрюка? Посмотрел неотклеенную марку на свет вместе с конвертом и вижу, что она не просвечивается, будто специально зачернена с обратной стороны. Да и конверт показался мне довольно плотным, плохо пропускающим свет. Это окончательно убедило меня, что и тут, видимо, не обошлось дело без фотоаппарата. Отклеить марку от конверта решился я только при красном свете. Правда, и в этом случае был риск засветить снимок, если бы эмульсия его оказалась панхроматической или изохроматической, но иного выхода я не видел. Ведь нужно было взглянуть, нет ли на марке каких-нибудь видимых знаков, которые химикалии проявителя могли уничтожить.
Порывшись в карманах, Варгин достал папиросы и попросил разрешения закурить.
— Закуривайте уж, — улыбаясь, махнул на него рукой Булавин. — Хотя вам нужно было бы запретить это, чтобы не вводить меня в соблазн.
Капитан торопливо закурил и продолжал:
— Отклеив марку, я ничего на ней не обнаружил и решил опустить ее в проявитель. Ждать пришлось довольно долго, так как эмульсия марки была, видимо, какого-то особого состава, малочувствительного к свету, но наконец стали проявляться на ней какие-то цифры. Как только они обозначились достаточно ясно, я тотчас же закрепил снимок. Вот, можете сами на него взглянуть.
С этими словами Варгин протянул Булавину почтовую марку с тусклыми знаками цифр на обратной ее стороне.
— А вот и расшифрованный текст, — добавил он, подавая майору листок исписанной бумаги.
Булавин повернул листок к свету и прочел: «С получением этого письма под благовидным предлогом побуждайте Марию Марковну писать возможно чаще. Кстати, есть повод: заболела внучка Глафиры Марковны, Наточка. Доносите шифром лишь в самых важных случаях. Если не имеете что донести, ставьте на письмах только свой номер. Нам важно знать, что вы живы и здоровы. Старым шифром больше не пользуйтесь. Для секретных донесений применяйте в дальнейшем шифр номер семь. Будьте предельно осторожны. Тринадцатый».
— Вы имели время подумать об этой директиве Гаевому, — сказал майор Булавин, возвращая Варгину страничку с текстом. — Какие соображения у вас возникли?
Задумавшись, капитан короткими затяжками посасывал папиросу.
— Я полагаю, — медленно произнес он, — что шпион, получающий информацию от Гаевого и скрывающийся под номером тринадцать, пожалуй, догадывается, что со дня на день должны произойти важные события на фронте. Он, видимо, хочет быть наготове, чтобы в случае ареста Гаевого немедленно направить к нам нового агента.
— Это, во-первых, — заметил Булавин, одобрительно кивнув капитану.
— Да, это во-первых, — повторил Варгин, — а во-вторых, нам нужно тщательнее просматривать письма тети Маши, так как Гаевой все секретные донесения будет шифровать теперь новым, неизвестным нам способом.
Майору Булавину нечего было прибавить к соображениям капитана Варгина, и он ограничился лишь тем, что спросил:
— А как же вы вышли из положения с отправкой директивы тринадцатого Гаевому? Марка-то осталась у нас.
— Ну да, эта осталась, — ответил Варгин, — а другую, точно такую же, мы изготовили по их же методу и наклеили на письмо Глафиры Марковны.
— Решение правильное, — одобрил действия капитана Булавин, но, прежде чем отпустить его, задал еще один вопрос: — Ну, а что поделывает Гаевой? Как ведет себя этот мерзавец?
— Все так же, — ответил капитан. — По-прежнему ничем, кроме нарядов на ремонт паровозов да номерами локомотивов, не интересуется.
— И по-прежнему не ходит никуда?
— По-прежнему, товарищ майор. Из конторы Гаевой направляется прямо домой. Даже в столовую не заглядывает. Берет с собой из дому бутерброды. У меня такое впечатление, что Гаевой не столько осторожен, сколько труслив и всячески старается избежать малейшего риска.
— Может быть, все это и так, — согласился Булавин, — однако нам следует ориентироваться не на трусость его, а на осторожность и хитрость.
Помолчав, он добавил:
— Распорядитесь, чтобы фотокопию письма Глафиры Добряковой, марку и ключ к ее шифру отправили полковнику Муратову.
Отпустив капитана, Булавин просмотрел накопившиеся за время его отсутствия документы и долго в задумчивости ходил по кабинету, часто останавливаясь у окна и всматриваясь сквозь поредевший теперь туман в очертания железнодорожных путей и станционных строений.
Аркадий Гаевой всегда приходил со службы точно в одно и то же время. Пришел он и в этот вечер не позже обычного.
— Добрый вечер, уважаемая Мария Марковна, — приветливо поздоровался он с Добряковой, открывшей ему дверь.
Гаевой вообще был предельно вежлив, и речь его пестрила такими выражениями, как: «покорнейше благодарю», «не откажите в любезности», «простите великодушно», и так далее. Мария Марковна, тихая, простодушная женщина, больше всего ценившая в людях «хорошее обхождение», как она выражалась, была очень довольна своим постояльцем.
В этот вечер, как и обычно, Аркадий Илларионович степенно прошел в свою комнату, переоделся в байковую пижаму и направился на кухню мыть руки.
— Будете кушать, Аркадий Илларионович? — послышался из столовой ласковый голос Марии Марковны, когда Гаевой, умывшись, вернулся в свою комнату.
