Андрею полагалась казенная квартира, но у горсовета с квартирами было плохо, настаивать Андрей считал неудобным и временно снял угол в частном доме. Хозяин попался плохой, злобный человек, из бывших писарей. Он, по-видимому, думал, что, поскольку Андрей занимает такой ответственный пост, жить он будет богато и ему, хозяину, тоже будет перепадать. Но Андрей получал очень мало и жил очень скромно. Тогда хозяин стал выселять жильца. Он задумал целую серию скандалов, рассчитывая, что в конце концов жилец сдастся. Харбов не стал долго ждать. Когда начался первый скандал, он рассмеялся, взял свою подушку, надел шинель, которой укрывался, и пошел ночевать к себе в уком. Через несколько дней в укоме шло совещание, на котором был и Лешка Тикачев. Ребята еще не расходились, когда Андрей стал снимать со стола чернильные принадлежности и пристраивать подушку.
— Ты что, здесь и спишь? — спросил Тикачев.
— Здесь, — сказал Харбов. — Снимал угол, да хозяин попался из бывших, пришлось уйти.
— Я тут ночую у одного паренька, — сказал Тикачев. — Пойдем, там есть место.
— А удобно? — спросил Андрей.
— Чего — удобно? — удивился Тикачев. — Паренек свой.
Взяли подушку, пошли к Девятину. Сашка выслушал короткий рассказ Тикачева и согласился:
— Конечно, поместимся.
Стали жить вчетвером.
Вася Мисаилов происходил из села Стеклянного, расположенного на реке Водле, пониже Пудожа. Мать Васина умерла, когда ему и семи лет не было. Отец женился второй раз на скупой и злобной женщине. По слухам, отец когда-то был хорошим плотником. Так это или нет — сказать трудно. На Васиной памяти он только пил и ссорился с мачехой. Жили голодно. Мачеха считала, что Васька объедает семью. Несмотря на вечные домашние скандалы, Васька отлично кончил первую ступень и поступил на лесозавод. Очень быстро он получил разряд и годам к пятнадцати зарабатывал неплохо. Несмотря на то, что все деньги он отдавал в дом, мачеха вечно его попрекала, что он объедает отца. Между тем Васькой заинтересовался технический директор завода. Про него Васька говорил: «Спец, но человек хороший».
«Спец» считал, что у Васьки незаурядные способности к технике, и сам занимался с ним по вечерам. Вася вступил в комсомол, стал членом бюро ячейки и пользовался на заводе авторитетом. Он был из тех спокойных, молчаливых людей, которые никогда не торопятся, все успевают и все делают хорошо. Он был совершенно не склонен к излияниям ни на личные, ни на общественные темы. Всякий внешний пафос был ему совершенно чужд. Он и выступал на собраниях и вел частные разговоры по принципу, принятому в математике: необходимо и достаточно. Казалось, что он ничего не сказал, но все было исчерпывающе ясно.
Между тем отец спился окончательно и уже не выходил из кабаков, зарабатывая балаганством и шутовством свои стопочки и стаканчики. Мачеха занялась мелкими спекуляциями и всеми силами старалась избавиться от пасынка. Наконец однажды Вася, как всегда внешне спокойный, выслушал очередной поток ее попреков и оскорблений, подкрепленных на этот раз патетическими проклятиями отца, которому почему-то спьяну показалось, что сын виноват во всех его несчастьях, минутку подумал, просвистел задумчиво какой-то мотив, вынул из-под подушки пачку книжек и, не прощаясь, ушел.
Ушел он совсем. Решив, что в Стеклянном мачеха и отец не дадут покоя, он отправился в Пудож и поступил механиком на пудожский лесозавод. Жить было негде. Он явился к Харбову в уком, просить, чтобы тот помог ему получить квартиру; Харбов расхохотался и притащил его в «Коммуну холостяков».
Впрочем, наименования этого тогда еще не существовало. Каждый думал, что живет временно, просто, как говорится, ночует у товарища. Как-то получилось так, что деньгами перестали считаться. Вася Мисаилов стал главным распорядителем. Он у всех отбирал зарплату и вел длинные хозяйственные беседы с Александрой Матвеевной. Если у кого-нибудь рвались, скажем, сапоги, обычно первым обращал на это внимание не владелец сапог, а кто-нибудь из ребят. Принималось решение (голос Мисаилова был самым главным) — и сапоги покупались. Вот и все. Вообще никаких сложностей, насколько я понял, не возникало. Каждый понимал, например, что если к Мисаилову явился пьяный отец, то старика надо накормить, вытрезвить, дать ему несколько рублей и отправить его обратно в Стеклянное. Иногда это делал Мисаилов, иногда Александра Матвеевна, иногда кто-нибудь из ребят. Все считали это общей заботой.
Название «Коммуна холостяков» тоже «сложилось исторически». Были именины Александры Матвеевны, Она испекла пирог и купила бутылку наливки. За столом все превозносили хозяйственные способности именинницы и шутя сетовали, что она загубила ребятам жизнь: так у нее хорошо жить, что теперь никто уже никогда не женится. Все останутся навеки холостяками. Тут кто-то и предложил называть этот милый дом «Коммуной холостяков».
На следующий день мы с Сашей Девятиным пошли в библиотеку. Библиотека помещалась в маленьком, одноэтажном домике, выходившем окошечками на площадь. Тесно поставленные книжные полки упирались в самый потолок, заполняли все помещение, оставляя свободным лишь маленький кусочек, где стоял стол. С одной стороны стола сидел заведующий, Андрей Аполлинариевич Моденов, с другой — его помощник, Саша. Книги громоздились на подоконниках, связки книг лежали под столом, везде были книги: книги в дешевых обложках и в старых кожаных переплетах, большие и маленькие, толстые тома и тоненькие брошюрки. От них исходил особенный горький запах, в них скапливалась пыль, на них ополчались крысы, жучки, сырость и время. В их защиту вел непрестанные бои Моденов, маленький сухонький старичок в теплой шапочке на лысой голове, в теплых туфлях, которые он надевал, входя в библиотеку.
Библиотека раньше принадлежала земству, и Андрей Аполлинариевич работал в ней уже лет двадцать. До революции в ней было тысяча двести или тысяча триста книг. Да и читателей насчитывалось, кажется, человек пятьдесят. После революции она начала быстро пополняться. У Базегского, местного миллионера, которому принадлежал единственный в городе двухэтажный каменный дом, оказалось около двух тысяч книг, полученных от какого-то несостоятельного должника. Книги так и лежали в ящиках, как их привезли с парохода. Старик читал только евангелие и Четьи-Минеи. Потом тысячи три томов поступило в Пудож из монастырских библиотек. Это главным образом были церковные книги, но попадались исторические и даже старые рукописи, которыми Андрей Аполлинариевич все мечтал заняться как следует. Еще несколько более мелких частных библиотек, оставленных чиновниками и купцами, бежавшими из города после революции, было передано Андрею Аполлинариевичу. Все это надо было разобрать, разложить по полкам, составить каталог.
