Только вчера они провели тайное совещание, на котором присутствовали генералы Бек и Геппнер, полицай-президент Берлина граф фон Гельдорф, доктор фон Герделер и несколько полковников. На нем и было принято окончательное решение о том, что штаб и командный пункт их группы должны находиться в здании штаба армии резерва сухопутных сил. Но тогда сразу же встал вопрос: как быть с командующим? Конечно, до определенного времени основные приготовления можнопроводить и в тайне от генерала Фромма. Но рано или поздно они все же предстанут перед необходимостью выяснить его отношение к дальнейшей судьбе Германии. И кто знает, как он поведет себя? А когда в действие вступит разрабатываемый ими план «Валькирия», им придется или убрать Фромма, или же заставить его подчиниться воле «группы патриотов Германии».
Вернувшись к себе в кабинет, расположенный в другом крыле здания, Ольбрихт сел за стол, нервно закурил и несколько минут сидел, глядя на дверь, словно ждал, что она вот-вот откроется и войдут явившиеся за ним люди из гестапо. Как ни призывал он на помощь всю твердость своего характера, все свое мужество, тем не менее готовился именно к такому исходу: однажды дверь откроется, и на пороге возникнет тройка гестаповцев во главе с каким-нибудь штурмбаннфюрером, который, обведя взглядом его кабинет, спросит: «Так это вы и есть генерал Ольбрихт? У меня приказ обергруппенфюрера Мюллера (или рейхсфюрера Гиммлера) о вашем аресте. Прошу следовать за мной».
Сцену ареста он почему-то всякий раз «разыгрывал» до мельчайших подробностей, до нюансов. Другое дело, что Ольбрихт начал усматривать в своих видениях зловещие отблески прогрессирующей мании преследования. Но в конце концов все же напомнил себе: «Штабист есть штабист. Это у тебя сугубо профессиональное».
Как только сцена ареста в очередной раз была сыграна, Ольбрихт вспомнил разговор у Фромма. Даже если удастся заручиться поддержкой фельдмаршалов Клюге и Роммеля, командующего парижским гарнизоном генерала Штюльпнагеля и других военачальников, имеющих в своем распоряжении значительные воинские силы, все они находятся далеко от Берлина. В то время как судьба переворота будет решаться именно здесь.
А надо смотреть правде в глаза: и Бек, и бывший командующий 4-й танковой группой генерал Геппнер, отстраненный от командования еще зимой 1941 года, когда решился отступать, не имея приказа фюрера и генералы Штифф и Фельги-бель, да и сам он, Ольбрихт, — все это командиры без войска. Им некем командовать, их некому поддержать, их приказам — особенно приказу Бека и Геппнера — генералы-фронтовики не будут подчиняться уже хотя бы из личных амбиций. Вот и получается, что единственным человеком, способным в день икс привести в действие хоть какие-то воинские части и таким образом нейтрализовать батальоны СС, гестапо и службу безопасности, является генерал-полковник Фромм.
Нужно хорошо подготовиться к разговору с ним. Основательно подготовиться…
Ольбрихт утомленно помассажировал виски и взглянул на дверь.
«Так это вы генерал Ольбрихт? У меня приказ рейхсфюрера Гиммлера о вашем аресте. Прошу следовать за мной».
За два часа до отъезда Семенова из Тайлари его водитель Фротов был задержан у гаража двумя агентами японской контрразведки в штатском. Еще через несколько минут он оказался в той же комнате, где не далее как вчера главнокомандующий беседовал с полковником Таки. Правда, водителя полковник своим присутствием не удостоил. Вместо него в бамбуковом кресле восседал рослый, широкоплечий, с могучей фигурой борца подполковник Имоти. В глазах его разгоралось что-то по-звериному свирепое, лицо застыло, превратившись в посмертную маску императорского палача, в плотно сжатых мясистых губах созревали ненавистью убийственные слова.
Усадив Фротова в кресло напротив себя, Имоти с минуту молча разрушал его психику сверлящим взглядом белесоогненных глаз. Казалось, еще мгновение — он прокричит что-то по-японски нечленораздельное, и из-за двери появится человек с ритуальным мечом наемного дворцового убийцы.
Поручик испуганно поежился. Он знал о себе то, о чем пока что не догадывался ни Семенов, ни его благодетель — белогвардейский фюрер Родзаевский. Фротов был отличным разведчиком-аналитиком. Он способен был раскрыть любую интригу врага, выдвинуть десятки гипотез, нутром улавливал коварство. Он даже мог оказаться в первом ряду атакующей кавалерийской лавы. Но, оставшись с опасностью один на один, терял силу воли, лишаясь при этом всякого мужества.
Поручик уже давно не скрывал от себя, что не выдержал бы не то что пыток — даже обычного допроса с легким мордобоем. Доходило до того, что в одиночку он опасался показываться на вечерних улицах Харбина. И самообвинения в трусости, самобичевания уже не помогали.
— Что ж ты, мерзавец, скрывал, что на самом деле являешься не рядовым водителем, а офицером контрразведки? — наконец разродился леденящей лютью подполковник Имоти. — От кого ты, вша мерзопакостная, пытался скрывать это? От контрразведки союзников? На деньги, которых все вы, вша белогвардейская, содержитесь здесь?
«В мире нет существа страшнее, чем помесь русского с японцем, — дрогнул Фротов. — Азиатское коварство японцев, умноженное на матерщинное хамство русских, — кто способен выдержать такое?»
— Вы ошибаетесь, господин подполковник, — прерывающимся голосом заметил Фротов. Возмутиться по поводу столь грубого обращения с ним поручик так и не решился. Он прекрасно знал, к каким изысканным методам пытки прибегают в японской контрразведке.
— В чем? — схватился Имоти за бамбуковые подлокотни-ки, которые, казалось, вот-вот выдернет из кресла. — В чем именно я ошибаюсь?!
— В том, что я контрразведчик.
Имоти мельком взглянул на безучастно сидевшего рядом капитана-переводчика, который ему, в совершенстве владеющему русским «полуяпонцу», был абсолютно не нужен. Фротову не было необходимости ломать голову над тем, что мог означать этот взгляд — взгляд подчиненного, испрашивающего разрешения на более суровые способы допроса.
И хотя переводчик и бровью не повел, разрешение было получено. Имоти прокричал что-то по-японски, и произошло то, чего Фротов так опасался. В комнату заскочили двое дюжих японцев, подхватили его под руки, приподняли с кресла, уже на весу подсекли ноги и грохнули ягодицами об пол.
Фротов ощутил, как все внутренности его вдруг охватило жгучее пламя боли, и понял, что еще два-три таких броска, и он станет если не покойником, то инвалидом.
