если это всего лишь придуманный блюстителями «кнут», в дополнение к «прянику» – Раю.
– На Горе временами припекает хлеще, чем в сказках блюстителей, – сказал Сосоний. – Хочешь, не хочешь – поверишь во что угодно, когда это пекло сидит в печёнках.
– Мало кого придётся убеждать в том, что Юдоль грешников не выдумка, – Рост дёрнул ртом в угрюмом смешке. – Хотя куда, конечно, без исключений, – он выразительно посмотрел на Бинеша. – А вотсуществует ли такое место, где лучше, чем здесь? Чем где бы то ни было?
– Ты про Рай, что ли? – хмыкнул Сосоний.
– Сияющий мир, возможно? – предположил Дилшэд.
– Сияющий мир… – задумчиво произнёс Сын Неба. – Он существует, несомненно. Но место это – отнюдь не Рай… Кстати, только оттуда, из Сияющего мира, можно видеть то, что называют ПрестоломСоздателя.
– Престол Создателя!.. – вырвался у Спингуль восторженный вздох.
– А какой он, Престол? – заинтересовался Бинеш.
– Он… – Сошедший-с-Небес задумался. – Невероятный! Он виден отовсюду, где бы ты ни находился, и каждый обитатель Сияющего мира неизменно испытывает трепет при взгляде на него! К сожалению, в Шамудре нет слов и образов, способных должным образом передать грандиозность и величие Престола, описать охватывающие тебя чувства…
Они продолжали свой путь под сверкающим бриллиантовой пылью небом молча. Каждый был погружён в свои мысли. Лишь Спингуль изредка нарушала эту наполненную раздумьями тишину:
– Невероятный! – шептала она, поглядывая на звёзды, и брови её поднимались, лицо светлело, а взгляд затуманивался…
***
До вершины было уже совсем рукой подать. Однако и подъём теперь давался тяжелее: склон стал заметно круче – настолько, что иногда приходилось помогать себе руками, цепляясь за уступы и трещины, чтобы преодолеть очередной отрезок пути.
Стёртые в кровь пальцы, сорванные мозоли, разрез через ладонь… Максуд уже не помнил, обо что поранился – боль преследовала давно, и появление новых ран уже не замечалось. Он так и полз, оставляя кровавые отпечатки, – должно быть, уже пол-Горы помечено ими… Болели не только искалеченные руки: губы, пересохшие и обветренные, трескались всё чаще, слипались от крови, и Максуд облизывал их, отчего те и вовсе будто расползались по швам, превращаясь в зудящее кровоточивое месиво.
Протяжённые террасы, по которым, как по дороге, могли бы запросто проехать бок о бок две повозки, попадались время от времени, разделяя склон Горы на своеобразные ступени. Эти изорванные осыпями ленты облегчали измождённым странникам их нелёгкую задачу, позволяя расположиться с относительным удобством и дать себе короткую передышку. Но рано или поздно отдых заканчивался, и надо было продолжать восхождение – а каждая следующая ступень между тем становилась выше и круче предыдущей, а уступы-террасы всё уже.
Стало хорошо заметно, что целая сеть трещин покрывает тело Горы, дробя поверхность на множество неправильной формы ячеек, – так лопается эмаль на керамической вазе, слишком рано вынутой из неостывшей печи. Частично выдавленные или вовсе выпавшие из этих ячеек угловатые валуны создавали впечатление того, что ваза однажды развалится, и ждать обрушения осталось недолго.
Вдоль террас, там, где обломки камней не могли удержаться на неширокой площадке и скрыть примыкающую к уступу часть склона, можно было видеть вертикальные прямоугольные проёмы, из которых торчали, переваливаясь через край обрыва, чёрные языки застывшей лавы. Узкие и высокие, значительно выше человеческого роста, правильностью своих пропорций и форм эти проёмы говорили о том, что они есть творение рук человеческих, однако странники не видели ни единого намёка, способного прояснить для чего кому-то понадобилось вырубать целые ряды ниш в труднодоступной и абсолютно безлюдной части Горы.
Смутная догадка вызревала в мозгу постепенно, и она же толкнула Максуда на очередном привале высунуться подальше за край террасы и посмотреть вниз. «Вот так менетекел…» – подумал Максуд удивлённо. То, что он увидел, напоминало стопку поставленных друг на друга кружек, подобранных таким образом, что каждая следующая была выше, но меньше диаметром, чем предыдущая. Соотношение размеров этих «кружек» явно подчинялось некоему гармоническому ряду, что отрицало всякую мысль о случайности появления общей «стопки»… И восприятие Максуда вдруг изменилось!Будто другими глазами смотрел он на привычные вещи, настигнутый озарением: отдельные, хаотично разбросанные уступы на самом деле составляют опоясывающие башню кольцевые террасы, частично разрушенные каким-то катаклизмом! И вовсе не паутину трещин, частой сетью накрывшую конус Горы, видел теперь Максуд, а стыки между огромными, тщательно подогнанными друг к другу блоками, образующими единую стену!
Башня! Поистине титанических, чудовищных размеров! Внизу, у побережья, это не было так очевидно, поскольку стены, разрушаясь на протяжении невесть скольких сотен, а может, и тысяч лет, покрыли обломками всё, что хоть чем-то могло намекнуть о рукотворном происхождении Горы, а более менее сохранившая форму вершина башни была скрыта никогда не размыкавшим свой плотный занавес туманным покровом.
Ошарашенный, Максуд сел, не глядя, на камни. Он попытался заново представить себе то место, где существовал, сколько себя помнил… и увидел не тот, распластавшийся у подножья Горы и бытующий ни шатко ни валко испокон веков мирок, наполненный пожизненной рутиной, примитивными желаниями и сиюминутными мечтами копошащихся в куче щебня одержимых собой и покорно страдающих от себя же слепцов, как воспринимал его раньше, а совершенно другой: подавляюще огромный – но мёртвый, пустой, разрушенный! Покрытый убогим лишайником жизни останец – надмогильный камень существовавшей когда-то великой, грандиозной, невероятной цивилизации!
Смерчем взвихрились мысли.
«Всё валится, рушится, рассыпается… Эта Гора… эта Башня, тоже строилась кем-то. Чего-то ведь желали добиться архитекторы и строители, воплощая свой амбициозный замысел? Где они теперь? Рухнули, исчезли под обломками своего творения… Пали жертвой амбиций? Или же целью было нечто совершенно иное, нежели возведение памятника собственной гордыне? Ради чего люди могли решиться на такой самоотреченный труд? А сколько жертв они принесли, должно быть! Какую цену вынуждены были заплатить для того, чтобы… чтобы исчезнуть в итоге!.. Целый мир?!»
Глаз душевной бури – ось безумной круговерти потока сознания – вот где неожиданно оказался Максуд. Обездвиженный, бездыханный, объятый тонко вопящей тишиной, – поражённый открывшейся правдой.
«Целый мир, принесённый в жертву!»
И звенящей стрункой, вплетённой в ураганную стремнину мыслей против всей мощи потока, загорелось – ярко, до боли:
«Но что если кто-то видит: мир вот-вот скатится в пропасть, – и необходимо без промедления, любыми средствами предотвратить катастрофу – ценой своих планов и целей, ценой своей личности, памяти… ценой жизни… Если он знает, что это сделать нужно, то значит – он должен?!»
Что-то дёрнуло и потянуло, разматывая раскалившуюся донельзя жилку…
«Готов ли будет узнавший испить сию чашу? Да можно ли вообще быть готовым к такому?!. А если знание обретено ненамеренно, случайно – тот, кто держит теперь эту
