— Увы, я научен опытом, что всегда и везде этот народ одинаков: воры, лжецы, лицемеры и затем…
— Однако Аристомен стоит вне общего закона. Судите сами: он происходит по женской линии от знаменитого мессинского героя, имя которого носит…
— Или, по крайней мере, на такое происхождение он сам претендует?
— Я не видел его родословной, но я видел его дипломы, которые стоят, может быть, больше.
— Его дипломы?..
— Ну, да… Гаргариди — бакалавр наук и изящных искусств, лиценциат прав.
— Вы шутите?
— Напротив, я говорю вполне серьезно.
— Лиценциат — какого же университета? Без сомнения, Константинопольского?
— Нет, Аристомен прошел курс наук в Париже и самым блестящим образом защитил диссертацию в Сорбонне.
— Диссертацию! Да разве он ученый?
— Да, юрист; он доктор права.
— Что это значит?
— Я не могу ничего более сказать вам. Признаюсь, сначала это меня тоже сильно удивляло, но теперь я освоился.
— Тут должна быть какая-нибудь тайна. Не скрывающийся ли он заговорщик?
— Ничего подобного. Бедный Аристомен! Это существо совершенно безобидное… Он, кажется, далеко не единственный из своих соотечественников, находящийся в таком странном положении. Эти бедняки наудачу едут в Париж, тратят последнюю копейку, чтобы добиться диплома, потом возвращаются домой и здесь видят, что бакалавров не меньше, чем камней на шоссе. Что же делать в таком случае?..
— По-моему — все, только не поступать в лакеи!
— И по-моему также. Но если принципы этих людей допускают такое… Если положение лакея не унижает их собственного достоинства?..
— Это потому, что они выродки своих славных предков, — проговорил Гюйон. — Великий Аристомен… Но вот мы и у цели, я полагаю!
Стоянка археологов, до сих пор скрываемая изгибом долины, в этот момент вдруг открылась взорам путников. Перед центральным шалашом прогуливался, как бы кого-то поджидая, молодой человек приятной наружности с дамой в дорожном костюме.
— А вот и наши хозяева! — вскричал доктор, завидев эту парочку и обмениваясь с ней приветственным жестом.
Несколько туземцев подбежали принять лошадей, и в ту минуту, как посетители слезали с коней, брат и сестра подошли к ним.
— Мой родственник и друг, лейтенант Гюйон, вдвойне счастливый, так как ему представляется случай познакомиться с вами и снова попасть в образованное общество, — проговорил доктор, принявший на себя роль церемониймейстера. — Мадемуазель Кардик, Мориц Кардик!..
— Мадемуазель Кардик!
Лейтенанту понадобилось все его самообладание, чтобы удержаться от восклицания и не высказать громко своего удивления, которое, однако, ясно выразилось в его глазах.
В молодой девушке не было решительно ничего похожего на ту особу, какую рисовал себе Луи Гюйон. Мадемуазель Кардик не была ни суетливой пансионеркой, ни синим чулком. Среднего роста, очень стройная, с матовым, слегка бледным цветом лица, с задумчивыми, спокойными глазами, она на поверхностного наблюдателя могла производить впечатление слабости и беспомощности. Но доктор Арди, хорошо ее знавший, уверял, что «ничего не может быть крепче этого худенького кулачка, этой слабой руки и маленькой ножки». Она владела киркой не хуже самого здоровенного работника, совершала, не жалуясь, самые трудные переходы, а при случае умела хладнокровно пустить в дело ружье Лебеля или револьвер. Ее белокурые волосы ложились волнистыми прядями, образуя классическую прическу в форме каски, которая придавала ей вид Минервы.
Вполне отрешившись от своих первоначальных предубеждений, лейтенант всей душой предался удовольствию свидания с симпатичными соотечественниками. Морицу Кардику прежде всего хотелось показать новоприбывшим начатые работы, но, исполняя долг гостеприимства, он объявил, что ничего не покажет раньше, чем гости не подкрепят свои силы.
— Итак, — сказал лейтенант, — у нас есть довольно много времени, чтобы поговорить, прежде чем проникнуть в тайны наших изысканий. Прежде всего я желал бы знать, где мы находимся? Извините за этот вопрос, но в деле археологии я круглый невежда.
— Мы сами не знаем, что перед нами, — скромно отвечал молодой ученый. — Мы ищем. По нашим предположениям, мы попираем развалины Экбатаны… Но если судить по тому, что мы успели до сих пор добыть, то между нами и теми, кто считает себя невеждами, не окажется большой разницы.
— Стало быть, — вмешался доктор, — с тех пор, как я с вами расстался, вы не открыли ничего нового?
— Ничего определенного, но мы все-таки близко подошли к цели! — с живостью проговорила девушка.
— Мой молодой друг обладает верой, способной двигать горы и колебать скалы, — сказал доктор Арди, обращаясь к Гюйону. — Поверите ли, лейтенант, что эта маленькая ручка владеет киркой, ружьем, револьвером, что эта головка полна знаний греческого, персидского, арабского и санскритского языков!
— О, доктор, — возразила мадемуазель Кардик с неподдельно умоляющим выражением в голосе, — не будем говорить обо мне! Посмотрите лучше, что заставляет меня верить в приближение к цели.
И, вынув из кармана маленький предмет, она подала его доктору.
Арди, рассматривая поданный ему предмет, несколько раз повертел его в руках, не находя в нем ничего особенного.
— Это похоже на кусок эмалированного кирпича из очага в моей кухне, — заметил он.
— Слепец!.. — смеясь проговорила девушка. — Как можете вы без уважения смотреть на этот почтенный обломок, созерцавший длинные династии самодержцев… который, без сомнения, видел Александра, Дария и, — кто знает? — может быть, даже Кира!..
— А кто мне докажет, что этот кусок кирпича видел все это?..
— Цвет его, строение, характерный рисунок говорят сами за себя. Но это еще не все… Посмотрите-ка на этот угол!
— Ах, извините!.. Я не умею быстро разбирать клинообразные надписи…
— И я также. Но это, я полагаю, вовсе не надпись… Это, если не ошибаюсь, конец крыла.
— И поэтому мы находимся на месте древней Экбатаны?.. Я не вижу здесь ясной связи идей…
— Не торопитесь так. Разве вы не слыхали об изображении Кира, найденном на одном из барельефов Пасаргады?
— Совершенно верно: завоеватель представлен там украшенным четырьмя крыльями.
— Ну, так оконечность перьев на этом обломке вполне напоминает конец правого верхнего крыла Пасаргадского изображения.
— Гм… А скажите, каким образом добыли вы этот фетиш?
— Сегодня утром я споткнулась о неровность почвы. Предчувствуя находку, бегу за своими инструментами, делаю три или четыре удара заступом и открываю вот это!
— Но почему, — даже предположив, что вашему кирпичу более двух тысяч лет, и что эти неясные черты представляют оконечность крыла, а это крыло принадлежит изображению великого Кира, — почему эта находка должна обязательно предвещать близость исчезнувшего города, следов которого более не находят? Разве не мог быть этот кусок принесен сюда из Пасаргады?
