животные, причудливым виденьем плыли по поверхности узорчатых сплетений цветов, словно благоухающих при взгляде, и звонких ажурных бутонов, рождающих предчувствие этого цветения.
И все любовавшиеся им хотели смотреть на ковёр всё дольше и дольше, он был как будто явлением не этого мира, и у смотревших дыхание становилось неровным, как на первом свидании, а сердце тревожилось, как осенний полыхающий закат.
По случаю восемнадцатилетия сына шейх устраивал большое празднество и торжественные игры. Кто на востоке не знает страсти азарта игры в кости или нарды? На городской площади поставлены столы с игральными досками, а самых именитых гостей властитель принимает во дворце.
И шейх, сидя на троне, тоже играл со своим партнёром по бизнесу.
– Сначала по маленькой, уважаемый Арсений? – ласково улыбнулся шейх.
– По маленькой так по маленькой! Предлагаю по миллиончику зелёными.
– Хорошо.
Кости брошены. Шейх выиграл.
– Поднимем?
– Давайте немножечко поднимем,– говорит Арсений Петрович.
Сыграли по два миллиона. И опять выиграл шейх.
– Мне сегодня везет! У моего сына совершеннолетие! Несите столетнее вино и давайте ещё играть!
Подняли до пяти миллионов. И шейх снова выиграл, а потом два раза проиграл.
– Десять миллионов!
Властитель долго потряхивает золотой стаканчик с костями, бросает – пять и четыре. Бросает Арсений Петрович – две пятерки.
Правитель задумался.
Ещё десять!
– А есть ли у вас, я стесняюсь спросить, столько денег прямо сейчас? – осведомился Арсений Петрович.
– Еще раз задумался шейх.
– Я ставлю шахту. Я ставлю свою шахту с нефтью.
Была полночь и игры и гуляния на городской площади не смолкали. Они разливались песнями, свечами и лучистыми фонариками от площадной гомонящей толпы по узким улочкам, оттуда по дворам и домам горожан.
А в сердце города, во дворце, в главном зале погас свет.
Арсений Ривкин посчитал, что Удача отвернулась от него, когда выкинул два и один. Но оказалось, что она просто подмигнула лукавым оком – у шейха выпали две единицы.
Смуглая кожа на лице правителя посерела:
– Всё дворцовое имущество, все драгоценности…
– Не нужно, дорогой шейх…
– А что же ты хочешь, чтобы я поставил? – ибо, как истинно азартный человек, шейх решил идти до конца.
– Не нужно, уважаемый друг, поставь только вот этот ковёр и мастера, который выткал его, – сказал Арсений Петрович, глядя на Ковёр Совершеннолетия.
Шейх бросал первым. Кости падали медленно, словно сквозь мед, поворачиваясь резными гранями и застыли на столе, вперившись вверх тремя парами глаз – четыре и два…
Ривкин бросил, как выстрелил, стакан грохнулся об стол: шеш шеш– две шестёрки…
Так, наутро Арсений Петрович, Ильсан и ковёр взмыли в небо и через несколько часов приземлились в Москве.
***
Особняк Арсения Ривкина располагался неподалеку от Пятницкого и чуть дальше от Рублевского шоссе. Арсений Петрович бывал в доме не часто, наездами, но когда приезжал, устраивал шумные гулянья с сауной, большим количеством друзей и дам. Обычно гулянья заканчивались хоровым пением обнаженных гостей в фонтане, бившем в середине огромного английского газона во дворе Арсения Петровича.
Ковер, украшавший место за троном шейха, постелили в голубой гостиной у мраморного камина.
Ильсан тоже поселился в особняке. Он стал ухаживать за Ковром и за другими коврами в доме. Длинноногие девки, заходившие в голубую гостиную, обычно взвизгивали: «Сенечка, какой милый коврик», и бежали обниматься с хозяином, протыкая ислими острыми шпильками. А господа, почесывая лоснящиеся затылки, лаконично крякали: «Клёвая байда. Где такую отжал?»
Ривкин, посмеиваясь, рассказывал про шейха, про игру. «А вот, кстати, и бедуин, который коврик состряпал!»
Арсений звал Ильсана и показывал гостям.
– Вот, понимаете ли, лучший мастер, такие лудит коврики!
– Ой, Арсюша, я хочу чтобы он мне сплёл коврик для Дейзика!
– Гости дома стали заказывать Ильсану коврики для своих домашних питомцев: мастифов, ротвейлеров, персидских кошек. И Ильсан принялся ткать и ткать коврики для ублажения чистокровных шерстяных и пушистых тварей. Но скоро зрение у него стало ухудшаться, и он не мог уже так хорошо выткать растительный узор как раньше. И он стал часто сидеть во дворе, глядя в пасмурное московское небо, вспоминая теплые, гортанные молитвы даккарских муэдзинов…
Однажды, гуляние проходило прямо в особняке. Был день рожденья хозяина. В числе приподнесенных подарков были небольшой лимузин, оленья голова и стопинтовый бочонок выдержанного шотландского виски. Еще один подарок на высоких шпильках процокал прямиком в спальню хозяина. В комнатах были накрыты столы. Гулянье затянулось за полночь и гости разбредались парами по особняку и саду, из‑за некоторых дверей уже слышались приглушенные страстные стоны. А в гостиных особняка самые стойкие продолжали пить и кутить.
Выступал один из товарищей Арсения Петровича:
– Арсюша, я тебя так уважаю!!!
– Да, да, – все пьяным смехом встретили любимую фразу.
– Я тебе принес рога…
Эта двусмысленность вызвала еще большее оживление и прибаутки со стороны компании.
– Нет, ты не подумай, – говоривший с пьяной серьезностью медленно осознавал обоснованность насмешек, ‑рога оленьи, они для тебя, подарок эта, э.., символ.., э, вобщем, для тебя, дорогой ты мой…
Говорившего уже мало слушали, все, похохатывая, вразнобой чокались и устало выпивали.
– Нет, да я же тебя так, уважаю, ну ты не подумай! – вдруг снова спохватился рассказчик, – да я же для тебя!.. Я же охотник!
И, опрокинув стул, стремительно прошел к сложенным в углу большим петардам, заготовленным для салюта, и схватив одну запалил её в камине.
– Эй, эй , Леня, ты чего!!! – воскликнул Арсений Петрович.
– Да, я докажу, как я тя уважаю, – бормотал Леня, я снова для тебя оленя застрелю!
– И приставив петарду к плечу, прицелился в оленью голову.
Гости впопыхах, начали вскакивать с мест, пытаясь расступиться.
И тут петарда, с грохотом выстрелила, огненный шарик, со свистом вылетев из ее жерла, ударил в стеклянный глаз оленя и огненным дождем осыпался на сбитую крышку бочонка с шотландским виски.
Ароматная влага, вспыхнув, раскаленной лавой, затопила залу, гостей, с шипением загорелись остальные петарды, и поднялся крик, среди гостей началось смятенье, кто‑то выпрыгнул в окно, другие толкались у двери, горели шторы и занавеси, и споро занимались ореховые панели.
Несколько человек, катались на полу обожженные, одежда на них горела, кто‑то пытался помочь им подняться, их отталкивали спасавшиеся бегством обезумевшие друзья. Ильсан, не принимавший вина и вовремя понявший, что происходит, помог выбраться из особняка двоим гостям.
Ильсан не спешил выходить из полыхающего дома. Он знал, что ему нужно.
Особняк горел, а гости в одежде и без одежды, столпившись на лужайке смотрели на это зрелище. Кто‑то охал. Глухо взрывались петарды, рассыпая из окон снопы искр.
– Может, второй день рожденья у тебя сегодня, Арсений Петрович, – заметил кто‑то из гостей держащемуся за обожженную щеку хозяину.
***
На химкинской городской свалке съестное найти не так‑то просто. Особенно утром или вечером, когда плохо видно. А днем ничего, можно, когда видно нормально. Бомж Илюха это хорошо знает. Он носит с собой всегда сумку для еды и большой серый сверток на плечах. Большой сверток, скатанный из грязно‑серого тряпья. И
