Рукой, все еще сжимавшей пустую ампулу, он отирал холодный пот со лба. изнеможении опускаясь на
— Будет жить! — сказал он, в пол. — Уже открыла глаза.
— Врешь! — Симон заглянул в комнату и повалился в ноги Курочкину.
— Рабби!!! Прости мне мое неверие!
— Бог простит! — вежливо отвечал Курочкин. Он уже начал осваивать новый лексикон.
Субботний ужин в доме Иаира остался в памяти Курочкина приятным, хотя и весьма смутным воспоминанием. Счастливый хозяин не жалел ни вина, ни яств.
По случаю торжества жена Иаира вынула из заветного сундука серебряные подсвечники.
Курочкин возлежал на почетном месте, с лихвой компенсируя вынужденный пост. Правда, от ночи, проведенной на берегу, у него разыгрался радикулит, а непривычка есть лежа вынуждала приподниматься, глотая каждый кусок. От такой гимнастики поясница болела еще больше.
Воздав должное кулинарному искусству хозяйки и тивериадскому вину, Курочкин отвалился от стола и блаженно улыбнулся. Его потянуло проповедовать. Все присутствующие только этого и ждали.
Начав с чудес науки, он незаметно для себя снова перешел к антивоенной пропаганде. При этом он так увлекся описанием мощи термоядерного оружия и грозящих бед атомной войны, что у потрясенных слушателей появились слезы на глазах.
— Скажи, — спросил дрожащим голосом Иаир, — неужели бог даст уничтожить все сущее на земле?! Как же спастись?!
— Не бойся, старик! — успокоил его уже совершенно пьяный Курочкин. — Ты выполняй, что я говорю, и будет полный порядок!
Все хором начали уговаривать проповедника навсегда остаться в Капернауме, но тот настойчиво твердил, что утром должен отправиться в Иерусалим, потому что, как он выразился, «Христос не может ждать».
…Утром Иоанн с Иаковом разбудили Курочкина, но тот долго не мог понять, чего от него хотят.
Курочкин был совсем плох. Он морщился и поминутно просил пить. Пришлось прибегнуть к испытанному средству, именуемому в просторечии «похмелкой».
Вскоре перед домом Иаира выстроилась целая процессия. Во главе ее были сыновья Зеведеевы, Иуда и Фома. Дальше на подаренном Иаиром осле восседал Курочкин с. неизменной сумкой через плечо. Рядом находился новообращенный Симон, не спускавший восторженных глаз с Учителя, В отдалении толпилось множество любопытных, привлеченных этим великолепным зрелищем.
Уже были сказаны все напутственные слова, и пышный кортеж двинулся по улицам Капернаума, привлекая все больше и больше народа.
Слава Курочкина распространялась со скоростью пожара. Однако он сам, целиком поглощенный поисками прототипа Христа, оставался равнодушным к воздаваемым ему почестям.
«Что ж, — рассуждал он, мерно покачиваясь на осле, — пока пусть будет так. Нужно завоевать доверие этих простых людей. Один проповедник ищет другого, такая ситуация им гораздо более понятна, чем появление пришельца из будущего».
Толпы увечных, хромых и прокаженных выходили на дорогу, чтобы прикоснуться к его одежде.
Тут обнаружились новые свойства великолепного хитона: от трения о шерсть осла нейлоновая ткань приобретала столь мощные электрические заряды, что жаждущие исцеления только морщились и уверяли, что на них сходит благодать божья.
Вскоре такое повышенное внимание к его особе все же начало тяготить Курочкина. Жадная до сенсаций толпа поминутно требовала чудес. Больше всего ему досаждали напоминания о манне небесной, которой бог будто бы некогда обильно снабжал евреев в пустыне. Нарастала опасность голодного бунта. Даже апостолы и те начали роптать.
В конце концов пришлось пожертвовать двадцатью динариями, выданными Казановаком на текущие расходы.
Отпущенных денег хватило только на семь хлебов и корзину вяленой рыбы. В одном начальник отдела «Времена и Нравы» оказался прав: финансовая мощь его подопечного далеко не дотягивала до покупки копей царя Соломона.
Возвращавшийся с покупками Иоанн чуть не был растерзан голодной свитой, которая во мгновение ока расхитила все продовольствие. При этом ему еще надавали по шее.
— Что делать, рабби? — Иоанн был совсем растерян. — Эти люди требуют хлеба.
— Считать, что они накормлены, — ответил Курочкин. — Где же я им еще достану еду?
В одном из селений путь процессии преградили несколько гогочущих парней, которые тащили женщину в разодранной одежде. Она беспомощно, с мольбой взглянула на Курочкина.
— Что вы с ней собираетесь делать? — спросил тот.
— Побить камнями. Это известная потаскуха Мария.
Чувствительный Курочкин нахмурил брови.
— Хорошо, — сказал он, не брезгая самым грубым плагиатом. — Пусть тот из вас, кто без греха, первый кинет в нее камнем.
Демагогический трюк подействовал. Воинствующие моралисты неохотно разошлись. Только стоявшая в стороне девочка лет пяти подняла с дороги камень и запустила его в осла.
На этом инцидент был исчерпан.
Теперь к свите Курочкина прибавилась еще и блудница.
Так, по местному исчислению, в лето от сотворения мира 5538-е Леонтий Кондратьевич Курочкин, кандидат исторических наук, сопровождаемый толпой ликующей черни, въехал верхом на осле в город Иерусалим.
— Кто это? — спросила женщина с кувшином на голове у старого нищего, подпиравшего спиной кладбищенскую стену.
— Се грядет Царь Иудейский! — прошамкал старик.
По прибытии в город Симон и Фома предлагали сразу же отправиться в храм, но измученный жарою Курочкин наотрез отказался идти дальше.
Он прилег в садике под смоковницей и заявил, что до вечера никуда больше не двинется.
Верующие разбрелись кто куда в поисках пропитания.
Нужно было подумать о пище телесной и проповеднику с апостолами. После недолгого совещания решили послать Иуду на базар продавать осла.
Курочкин перетянул живот взятой у Фомы веревкой и, подложив под голову сумку, уснул натощак.
Иуде повезло. Не прошел он и трех кварталов, как следовавший за ним по пятам человек остановил его и осведомился, не продается ли осел.
Иуда сказал, что продается, и, не зная, как котируются на рынке ослы, Заломил несуразную цену в двадцать пять сребреников.
К его удивлению, покупатель не только сразу согласился, но и обещал еще скрепить сделку кувшином вина.
Простодушный апостол заколебался. Ему совсем не хотелось продешевить. Почесав затылок, он пояснил, что это осел не простой, что на нем ехал не кто иной, как знаменитый проповедник из Назарета, и что расставаться за двадцать пять сребреников с таким великолепным кротким животным, на которого, несомненно, тоже сошла крупица благодати божьей, просто грех.