Джон Нэнс - На орбите (в сокращении)

Кип замечает, что чувствует все большую ответственность перед будущим читателем, который первым прочитает написанные им слова через пятьдесят, а то и сто лет.

«Ответственность! Если бы у меня было надгробие, возможно, на нем следовало написать: ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ОТВЕТСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК!»

Я вырос с чувством вины. Мама была лютеранкой, давно и основательно знакомой с этим гнетущим чувством. Отец же происходил из южан-баптистов, и любая непокорность вызывала у него гнев — и на себя, и на всякого, кто не выполняет положенных правил. Родителей я любил — по-моему, я уже писал об этом, — отцовского гнева побаивался, а уж мысль о том, что я могу разочаровать отца, и вовсе внушала мне ужас. Вероятно, такого рода страх и нужен, чтобы держать ребенка в рамках дозволенного, чтобы он не доставлял хлопот. В чем я действительно нисколько не нуждался, но получал в огромных количествах — так это титаническое бремя вины почти за все на свете.

И все-таки, несмотря на мрачноватую атмосферу моего детства, я относился к себе в общем и целом неплохо. Я был хорошим, честным мальчиком, но то, что мне постоянно внушали чувство вины, повлияло на мое мировоззрение. Но знаете что? Разве можем все мы быть такими плохими людьми, если в этот мир нас определил Господь? Не бесчестим ли мы Его подобным предположением?

Я сижу здесь, на расстоянии 500 километров от моей планеты, и словно смотрю с другой стороны в бинокль, охватывая взглядом все более широкую картину. И мне хочется крикнуть всем, кто находится внизу: не тратьте время на то, чтобы печалиться о собственном несовершенстве. Осознайте свои ошибки, исправьте их и идите дальше — наслаждайтесь тем, что у вас есть, и наберитесь храбрости, чтобы исправить то, что действительно плохо.

И если бы у меня был рупор, позволяющий докричаться до Земли, я сказал бы еще одно, громко и ясно: говорите вашим детям, как сильно вы любите их, как ими гордитесь, проводите с ними как можно больше времени. Понимаете, у меня уже не будет возможности сказать сыну и дочерям, как сильно папа любит их. Но у вас, у всех матерей и отцов внизу, эта возможность пока что есть. Какие же вы счастливые!

Калгурли-Боулдер, Западная Австралия, 19 мая, 22 ч. 45 мин. по местному времени

Шансы сохранить анонимность постепенно сходят на нет, и Аластер наконец заставляет себя спуститься вниз, чтобы найти отца. Еще утром, перед школой, притворяться было очень трудно. По словам отца, поиски хакера непременно увенчаются успехом. «В конечном счете полиция заставит интернет-провайдера открыть имя владельца этого адреса. Конечно, его собираются поблагодарить, но и наказать тоже. Будь это мой ребенок, я, наверное, удавил бы прохвоста проводом от компьютера».

Он идет по коридору к гостиной, репетируя первую фразу: «Пап, я должен тебе кое-что рассказать».

Телевизор все еще включен, отец сидит на диване, на том же месте, что и час назад, сосредоточенно смотрит на экран, словно боится пропустить хоть слово. Подойдя ближе, Аластер видит, что отец держит в руке носовой платок. Застрявший на орбите человек, Кип, снова пишет о своем сыне, курсанте Военно-воздушного училища.

— Пап? — неуверенно, почти шепотом произносит Аластер.

Отец молчит.

— Пап? — повторяет он и на этот раз видит, как вздрагивают широкие плечи отца.

— Да, сынок? — Его взгляд по-прежнему прикован к экрану.

— Я… я должен тебе кое-что рассказать.

— Ладно. Давай.

— Пап, этот парень, которого они ищут… Ну, тот, который обнаружил передачу космического туриста… Я… должен был сказать тебе раньше…

Отец оборачивается, и Аластер видит, что веки у него красные, а лицо влажное, как будто он только что плакал. Но, поскольку Аластер никогда не видел отца плачущим, он подумал, что это аллергия.

— Сказать — что, сынок? Тебе известно, кто он?

Аластер словно прыгает с вышки в бассейн, зная, что воды внизу нет, а есть только бетонное дно.

— Это я, пап. Я это сделал. Прости меня! Я обещал никогда больше не лазить в чужую почту, но…

Фраза остается незаконченной, отец с пугающей быстротой поднимается с дивана и в мгновение ока покрывает разделяющее их расстояние. Аластер съеживается, пытается отпрянуть — он ожидает чего угодно, только не того, что происходит: отец обнимает его.

— Пап! Что с тобой? — спрашивает Аластер.

Отец молчит, и это очень странно. Когда он наконец начинает говорить, его голос дрожит:

— Я виноват перед тобой, сынок.

Это окончательно запутывает Аластера, слова отца, кажется, не имеют никакого смысла. Отец должен сейчас сердиться, багроветь и размахивать руками, угрожать ему. Тогда Аластер не был бы так напуган, как сейчас. Но отец обнимает его и плачет.

— Я не понимаю, пап.

— Это трудно объяснить, сынок.

— Но, может, ты… может, попробуешь?

— Мне просто захотелось обнять тебя, ты не против?

— Конечно, нет.

Наконец Боб Вуд отстраняет сына на расстояние вытянутой руки.

— Знаешь, сынок, я из тех людей, которые все принимают как само собой разумеющееся. Я ругал тебя, даже несмотря на то, что в школе тебя хвалили. Если я был недоволен тобой, то говорил об этом, а когда был доволен, молчал.

— Доволен? Мной?

Отец кивает, улыбаясь.

— Я был слишком занят своими делами и не интересовался твоими играми. А уж на прогулку мы с тобой целый год не выходили.

— Но, пап, ты ведь заботишься о нас, я понимаю, как ты занят.

— Вот и этот несчастный, которого ты обнаружил, Аластер. Он был слишком занят, а теперь кружит по орбите, ждет смерти и уже не может сказать своим детям, как он ими гордится, как сильно… — Голос отца прерывается.

— Пап…

— А насчет хакерства… Когда ты обнаружил его послания, ты сообщил об этом властям?

— Да. Я послал электронное письмо в космическую компанию, и они меня даже поблагодарили.

— Ну, тогда я действительно могу гордиться тобой! — Новое медвежье объятие, сопровождаемое словами, которых Аластер, кажется, никогда и не слышал: — Я так люблю тебя, сынок!

Аластер гладит отца по плечу:

— Все хорошо, пап. Я тоже люблю тебя.

Пусковая площадка 39Б, Космический центр имени Кеннеди, штат Флорида, 11 ч. 25 мин. по восточному времени

Заместитель директора космической программы «Шаттл» стоит на верхнем мостике пусковой башни, мертвой хваткой вцепившись в поручни. Григгс Хоупвелл провел на Кейпе уже три десятка лет, и до сих пор никто не знает о том, что он боится высоты, — пусть и дальше не знают.

Как можно было ожидать, Джерри Кертис — директор службы безопасности полетов — совсем не обрадовался вызову на верхушку пусковой башни. Он и Григгс не ладят уже много лет, и, хотя Хоупвелл старается по возможности не раздражать самолюбивого директора, бывают моменты, когда все же приходится напоминать, кто здесь главный. Сейчас определенно настал такой момент.