— Начинаю понимать, — прошептал Роооз.
— Давно пора, — сказал Луус. — А вы вместо этого все время вводили в действие свой Возвращатель. И после каждого такого включения кто-нибудь оказывался там, на краю Вселенной.
— Какой ужас! — сказал Роооз.
— Причем нередко вы засылали туда несколько раз одну и ту же Личность, — продолжал Луус. — Там она встречалась сама с собой, что не могло не нанести ей глубокой моральной и психической Травмы. Поставьте себя на ее место! Что вы при этом почувствуете? Как это перенесете? Какие Комплексы у вас появятся?
— Ужасно, — с отвращением повторил Роооз.
— Теперь вы можете оценить всю глубину вашего преступления?
— Кажется, да.
— И вы понимаете, что оно заслуживает высшей меры наказания?
Лицо Роооза исказилось.
— Нет, нет! Нет, только не это! Нет!
— Я очень сожалею, — сказал лысый Луус. — Но представьте себе судьбы этих несчастных Личностей. Прочувствуйте всю бездну их страдания. Вспомните о том, что изменить что-нибудь мы не в силах. И вы поймете, что «высшая» в данном случае даже не означает «достаточная».
Роооз, закрыв лицо руками, выбежал из помещения. Некоторое время Рон Гре и лысый Луус смотрели друг на друга.
— Я простой техник, — сказал потом Рон Гре. — Я еще многого не знаю, потому что не все изучал. Что это за высшая мера наказания?
На плоском лице Лууса появились цвета печали.
— Это страшная Вещь, — сказал он, склонив кубический череп. — Его пошлют… соглядатаем-памятником на планету земной группы.
10. Главная последовательность
— Ничем я не рискую, — говорит мне капитан Никитин. — Во всяком случае, мне так кажется, и я это проверю.
И после этих слов покидает шлюз. Некоторое время я слежу по телевизору, как он карабкается по корпусу к носовым лазерным батареям, потом спохватываюсь, отстегиваюсь, встаю с кресла, иду к распределительному щиту и выключаю шкибер. Все-таки Никитин молодец — заставил меня его выключить. А что мне оставалось делать? Пусть уж лучше ударит нас лишний раз.
Капитан Никитин тем временем уже снял правую носовую батарею и тащит ее на плечах к корме. Не успел я похвалить его мысленно за быстроту и сноровку, гляжу — на правом локаторе, против точки, где только что была батарея, горит сигнал. Значит, еще один метеорит появился откуда-то и мчится теперь прямо на моего капитана, пользуясь тем, что тот только что снял охранявшую его противометеоритную лазерную батарею. В сектор обстрела других батарей метеорит не попадает, разворот сделать я не могу, потому что скинет тогда Никитине в тартарары, увернуться не могу по той же причине; сижу, словно выключенный манипулятор, не имея возможности пальцем пошевелить, и наблюдаю, как у меня на глазах расстреливают моего собственного капитана. Это, конечно, гипербола, попасть в Никитина метеорит не может, слишком такое маловероятно, но все равно впечатление достаточно жуткое.
Разумеется, капитан Никитин никакой угрозы не видит, индивидуального радара у него нет, и ползет себе по направлению к корме, чтобы установить там лишнюю лазерную батарею, последняя надобность в которой давно миновала, потому что атака кончилась и единственный метеорит, оставшийся от роя, приближается сейчас спереди, угрожая ударить по ничем не защищенной обшивке. А из показаний приборов следует, что как раз с этим метеоритом нам соприкасаться вовсе не обязательно, потому что он метеорит крупный и плохо нам придется после лобового с ним столкновения.
Ладно, думаю, все равно обшивку латать.
Капитан Никитин тем временем проползает мимо закрытого шлюза и продолжает движение к корме.
«Зачем он все-таки так поступил?» — думаю. Впрочем, тебя же предупреждали. А у самого на душе тяжесть. Все-таки неприятно, когда человек за бортом, в который нацелен метеорит, и, кроме того, от толчка в момент столкновения может скинуть моего славного капитана неизвестно куда подальше, ищи его тогда по всей Вселенной.
Сижу я вот так и думаю — вернее, ничего я не думаю, просто бродят в голове разные мысли, даже недостаточно сформированные, и вдруг все кончилось, потому что метеорит рвануло на миллион обломков — бывает такое, от внутренних напряжений — и они огненным в радарах дождем обдали весь борт нашего доблестного корабля.
И это был жуткий, ужасный момент, сами должны понимать, потому что вот был у меня капитан — и нет моего капитана, нет его уже, не уберегся, да и невозможно было уберечься под таким ливнем, и только бесформенно сплющенный скафандр, как спущенный футбольный мяч, висит за бортом рядом с искалеченной батареей неподалеку от воздушного шлюза.
Ах ты собака, думаю я про метеорит, ах ты сволочь, ах ты мерзавец!
Сам сижу как парализованный, ничего не понимаю, и в мозгу у меня одна только идиотская мысль: «Ах ты мерзавец, ах ты сволочь!» — будто этим чему-то поможешь.
А ты, думаю я потом. Ты — сумасшедший. Какого лешего полез ты за борт? Потому что у тебя была уверенность? Так где же теперь твоя хваленая уверенность?
Вон она, думаю я, плавает там за бортом вместе с тобой, будь ты проклят, хоть и очень нехорошо так думать.
Сам-то ты тоже хорош, думаю я. Ведь был момент, когда ты ему чуть не поверил…
Потом, спустя некоторое время, я все же пришел в себя, подремонтировался и направился прямо к Земле, а не в район Холодных Солнц, как намечалось в программе. На кой мне теперь эти Холодные Солнца?
Да, чуть не забыл — когда я сидел в рубке после всего этого кошмара и голову мне бороздили всякие глупые мысли, я увидел то, о чем мне рассказывали все, кто до меня летал с Никитиным, — космический мираж. Это был корабль, такой же, как наш, и он висел в пространстве совсем недалеко от нашего. Действительно, он был точь-в-точь наш — вплоть до опознавательных знаков. Самое странное, что от него на экранах радаров шел сигнал, как от нормального корабля.
Прямо чертовщина какая-то, честное слово.
Владимир МИХАНОВСКИЙ
ПЕРВЫЙ КОНТАКТ
Сначала, как всегда, появилось сознание. И почти одновременно с ним — знакомая по прошлым пробуждениям боль. И хотя он испытывал ее не впервой, привыкнуть к ней, приноровиться было невозможно. Ледяные иголки вонзались, казалось, в каждую клеточку тела. Хотелось потянуться или хотя бы пошевелиться, но Виктор Рябов, командир «Валентины», знал, что после выхода из анабиоза требуется несколько минут абсолютного покоя. Как любит говорить корабельный врач, «организм должен снова привыкнуть к жизни».
