— Но эта Машина времени несовершенна! Смотрите! Они уходят. Мы не можем остановить этих людей, хотя знаем наперед все, что с ними будет! Не можем повернуть хотя бы часть из них, пока не поздно.
Сергей Павлович хмуро смотрит на тропу, еле обозначенную в серой, сухой, как порох, земле:
— Верно! Но, может быть, Машина времени поможет нам остановить других, живых людей, марширующих, вооружающихся. Удержать их, пока не поздно…
В самом начале работы экспедиции археологи заметили, что на некоторых монетах Кушан — династии, объединившей в огромную рабовладельческую империю народы Средней Азии и Индии, имеются надчеканки: знаки — «тамги» хорезмийских царей, а потом, к началу III века, и первые монеты с хорезмийскими надписями. Значит, к этому времени Хорезм стал самостоятельной страной? Но где же новая столица хорезм- шахов? Где центр нового государства? Поиски привели к замечательным открытиям на городище Топрак-кала.
Рассказ Сергея Павловича о первых разведках на этом памятнике сейчас звучит как легенда: «В ясный октябрьский вечер 1938 года перед нашей маленькой разведочной группой далеко на западе, за гладкой равниной песков и такыров, на горизонте возник контур огромных развалин, увенчанных могучими очертаниями трехбашенной цитадели. «Что это за крепость?» — спросил я проводника. «Это Топрак-кала. Там нет ничего интересного», — был лаконичный ответ. На следующий день наш караван подходил к «неинтересной крепости». Черносерая неровная поверхность солончаковой корки скрывала рыхлый слой разъеденной солью почвы, в которой ноги верблюдов проваливались по щиколотку, оставляя крупные, неровные пятна следов.
Солнце садилось, когда мы подошли к северной стене крепости, повернутой к Султан-Уиздагским горам.
Вблизи вздымающаяся на двадцатиметровую высоту серая громада трехбашенного замка производила подавляющее впечатление. Мы вскарабкались вверх по осыпи. Справа от нас, в южном срезе северо-восточной башни, зиял ряд раскрытых сводчатых помещений. Могучие полуразрушенные арки угрожающе нависали над головой…
И вдруг в косых лучах заходящего солнца на серой поверхности городища четко выступил рисунок древней планировки: от ворот в южной стене протянулась узкая темная полоса главной улицы, в стороне от нее разошлись симметричные переулки, очертившие четким контуром огромные дома-кварталы, распадающиеся на бесчисленные прямоугольники комнат.
Мы вышли через южные ворота и вдоль рва восточной стены двинулись в лагерь. Стена рисовалась величественным черным контуром, зазубренным временем на затухающем закатном небе. На башнях, как тени часовых, перекликались сычи…»1*.
Дворец Топрак-калы известен читателю и у нас и за рубежом по неоднократным публикациям — научным и популярным.
Самые интересные находки с Топрака выставлены в залах Государственного Эрмитажа и Ленинградского музея антропологии и этнографии. Сейчас Сергей Павлович вместе со всеми «хорезмийцами» готовит монографию о «Сокровищах трехбашенного замка». Книга будет не менее увлекательна, чем известная всем литература об археологических открытиях в Египте — классической стране древности.
Цитадель Топрака, выстроенная в два-три этажа, площадью в 11 тысяч квадратных метров, возвышается, как на скале, на искусственном цоколе и производит впечатление «каменности». На самом деле весь дворец глиняный, а цоколь — это бархан, укрепленный глиной. Между мощными стенами-перегородками — кирпичи, засыпанные песком.
«Постройка на песке» не в пример известной пословице в условиях Средней Азии — очень прочная конструкция. Она мало подвержена разрушительному действию почвенной влаги и солей. К этому «изобретению» пришли еще первобытные «архитекторы», сооружавшие свои жилища на барханах. Если измерить расстояние от земли до верхушки башен Топрака, то получится высота десятиэтажного дома. Мощность шахской цитадели противопоставляется всему остальному городу, расположенному значительно ниже. Каждый городской квартал вмещает до ста — ста пятидесяти тесных клетушек, в которых ютились «рядовые» хорезмийцы. Это ярчайшая картина социальных отношений в рабовладельческой восточной деспотии.
Раскопщики расчистили более ста помещений дворца, воскресив деятельную разнообразную жизнь щахской резиденции.
На кухнях дымились очаги, в кладовых скрипели зернотёрки, откупоривались огромные глиняные сосуды с вином, в тишине отдаленных комнат писцы подсчитывали поступление доходов, податей и переписывали шахские приказы. В храме огня приносились священные жертвы.
В гареме шахские жены примеряли драгоценности, в тронном зале происходили торжественные приемы, решались государственные дела, молчаливые черные стражи стояли на часах; в богато украшенном зале справлялись многолюдные шумные праздники с музыкой и танцами. В полутемных низких помещениях мастерили оружие: гнули луки, обстругивали стрелы.
Тысячи предметов, собранных археологами, — от золотых украшений до зернышек проса и персиковых косточек — раскрывают самые различные стороны хозяйства, быта, религии, обычаев жителей древней хорезмийской столицы.
…Сейчас дворцовые покои, чисто выметенные ветрами и обмытые ливнями, тишиной и торжественностью напоминают музей.
Но стоит заехать туда какому-нибудь отряду экспедиции, и посыплются восклицания:
— В этом углу я, не разгибаясь, просидела два года, разбирая обломки кирпичей. И к концу второго года нашла, наконец, «стоящую» вещь — обломок глиняного меча — кусок скульптуры.
— А я здесь, в коридорчике, выуживала буквально по чешуйкам знаменитых «красных рыбок». Они упали вместе со штукатуркой стены и лежали «мордой вниз». Нельзя было пропустить ни одного комочка.
— А помните, как мы счищали со статуй налипшую пахсу?
Сплошное «А помните?». И меня гложет мрачная ревность: я чувствую себя ограбленной оттого, что не пришлось мне копать Топрак.
Среди черной мрачной пустыни мертвые стены дворца хранили сверкавшую красками живопись и скульптуру — когда-то многоцветную. Сцены охоты и труда, портреты людей — мужчин и женщин, обилие сюжетов и разнообразие орнаментов не только раскрывают многогранную жизнь древних хорезмийцев, но и утверждают красоту и богатство материального мира. Нам достались лишь остатки этой живописи и осколки статуй. Но так содержательно и богато было древнехорезмийское искусство, что и по этим остаткам мы узнаем очень многое.
В настенных росписях все, что несут с собой земля, вода, воздух, солнце: птицы, рыбы, плоды, цветы; и всё, что несет с собой человеческая мудрость, творчество, потому что человек — частица этого радостного мира и его средоточие.
