— А почему твои предки не закопали кованый сундук с золотыми монетами в укромном месте, чтобы при первой же возможности вернуться и забрать им принадлежащее?
— Не успели. Дед воевал в Белоруссии, а его родители не могли предположить, что на крышу именно их дома упадет пятисоткилограммовая авиационная бомба. Люди всегда надеются, что пронесет, что погибнет кто-то, а не они. Объявили воздушную тревогу. Старики спрятались в келлере [23]. Дом разнесло на куски, и их завалило вместе с сундуком. Дед утверждает, что в стене просторного, обложенного камнем подвала фамильного дома была сделана потайная ниша, где и хранились драгоценности.
— Ну это прямо как у Роберта Луи Стивенсона: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Йо-хо-хо, и бутылка рома!» Тут еще стоит хорошенько подумать, прежде чем начать поиски. Найдем, откопаем, а там два скелета.
— Вот и предадим земле останки моих предков по католическому обряду.
— А может, и того хуже. Тяжелая авиационная бомба могла пробить дом насквозь и взорваться прямо в келлере. В таком случае монеты вместе с останками твоих предков должны быть разбросаны по земле в радиусе сотен метров. Исключаешь подобный вариант?
— Нет, конечно. Но попытаться найти хотя бы место, где родился мой дед, я обязан. Я ему обещал.
— Как найти без схемы? И где гарантия, что эти суки, ограбившие тебя, не найдут в рюкзаке документ и не воспользуются им?
— Я помню многое оттуда наизусть, а они, скорее всего, не поймут ничего. Там крестики, квадратики, месторасположение руин старого замка. Угол, образованный двумя улицами — я помню их название, — и воображаемая гипотенуза, от определенной точки которой на расстоянии двухсот метров в сторону кирхи должен находиться наш дом. Обыкновенный план города без малейшего намека на кованый сундук.
— Этого нам только не хватало.
— Дед даже прусские казармы обозначил. Там теперь располагаются русские военные части.
— Неужели прусские казармы сохранились? Шутка.
— Представь себе. Дед каким-то образом все разузнал.
— Снимаю шляпу. Но за полвека любые развалины сровняются с землей. Сверхпрочные прусские кирпичи растащили для своих нужд переселенцы, а все остальное заросло молодым леском и травой. Я как-то, собирая грибы, увидел в перелеске одну стену. Неплохо сохранившуюся стену дома. Походил-побродил вокруг. А где еще три стены? Куда подевались? Намека даже нет. Во как!
— В этом вся трудность.
— Есть еще одна проблема. Мы находим место. Начинаем копать, а к нам подходят товарищи в форме цвета хаки из особого отдела военной части, о которой ты упомянул, и спрашивают у нас задушевно, не шпионы ли мы. Мало мне того, что меня чуть за решетку не отправили за разглашение военной тайны? Спасибо профессору Минкину, а то бы я уже, выражаясь на ненавистной мне фене, чалился на нарах. И последнее: я все-таки хочу уточнить насчет украденного у тебя документа. Там было указано название реки?
— Нет. Зачем? Я же и так знаю.
— Очень хорошо. В области насчитывается сто сорок восемь рек. Пусть они погадают. Может быть, на Немане поищут. А тебе нужно смотаться на мою родину в Омск и заполучить до весны, точнее, до начала наших псевдогеологических работ липовый российский паспорт. Запиши, пока не забыл адрес.
— Родственник?
— Земляк. Алексеем зовут. Тесен мир. Омич попал на службу ко мне в батарею. Отслужил честно. А теперь этот бравый солдат подмял под себя всю блатоту и чуть ли не в крестных отцах Омска ходит. Бывает и такое. Зайдешь в ресторан «Маяк». Спросишь у любой официантки Леху Батарейца. Тебя к нему проведут. Он там ужинает. Передашь от меня привет. Расскажешь все как есть. Он подскажет, что делать. А я тебя ждать буду. Гнусные сатрапы из генералитета не дали мне стать великим полководцем и навесили на меня ярлык душевнобольного. Очень хорошо. Низкий им за это поклон. Они не врубились, олигофрены, что, объявив меня ненормальным, они, в сущности, развязали мне руки. С умалишенного какой спрос?
* * *
Михаэль смотрел в окно, облокотившись о засаленный откидной столик. Ему досталось боковое место в проходе плацкартного вагона. Напротив сидел чистенький благообразный старичок в седой окладистой бороде. Бородач занимал нижнюю полку.
Почти сутки он пролежал наверху, проголодался и спустился вниз.
Вначале было некомфортно. Он не привык к беспардонному разглядыванию. А старичок смотрел на него в упор из-под густых бровей, и Михаэль не знал, как себя вести в подобной ситуации.
Он попытался встретиться глазами с невежливым спутником и пересмотреть его, но спутник тут же капитулировал и отвел замутненные старостью глаза.
Михаэль стал смотреть в окно, раздраженно отмечая боковым зрением пристальное разглядывание. Потом привык и перестал обращать внимание на неучтивость.
Внимания не обращал, но вывод для себя сделал. Немцы не смотрят так внимательно на попутчиков. Почему? Потому что лучше воспитаны или потому что так заняты собственной персоной, что им неинтересны другие? После небольших раздумий Михаэль остановился на последнем варианте.
…
Мелькали полустанки. Глупые вороны часто летели наперегонки с вагоном и всегда проигрывали. Видно было, как зимний ветер задирает им перья на крыльях.
По-дорожному легко сменяли друг друга и не отягощали мысли.
Удивляли громадное расстояние между селениями и ужасающая нищета задворок. Фронтальная часть некоторых строений была недурна и с непривычки живописна. Попадались уютные рубленые домики с красивыми резными наличниками, но то, что стояло за домами, было ниже всякой критики. Пролетали мимо косые сарайчики, латаные-перелатаные кусками фанеры, ржавыми листами железа, обшитые толем или шифером. Он привык к мельканию за окном поезда добротных, на века построенных домов под красной черепицей, к ухоженным дворикам и полному отсутствию туалетов на улице.
Неужели они бегают в мороз по нужде в эти покосившиеся деревянные будочки с вентиляционными дырочками в виде сердечка? Судя по тропинкам, протоптанным в глубоком снегу, — да. А если так, почему туалеты стоят так далеко от дома? А детишки тоже голой задницей на мороз? Воды полно, не успеваешь мосты через реки проезжать, а у них удобства во дворе. Лень или традиция? Или прав Алексей Толстой, сказавший, что «земля наша богата, порядка в ней лишь нет».
Он восстановил в памяти хорошо знакомый отрезок железнодорожного пути от Франкфурта-на-Майне до Майнца и дальше до своего родного Винвайлера — и голову готов был дать на отсечение, что не видел там ни одного туалета на улице.
И эти нищие и ленивые дошли до Берлина и повергли сытую и работящую Германию в ужас?! Выходит, так. Хотя, с другой стороны, это какое же здоровье надо иметь, чтобы в такой мороз без штанов на корточках сидеть? Значит, русские здоровей оказались?
Где-то он читал, что русские употребляют много ржаного хлеба, в котором много витаминов группы В, а те якобы способствуют тому, что в мышечной ткани содержится больше миофибрилов, чем у тех, кто употребляет белый хлеб. Не оттого ли дед не признает пшеничного хлеба? А что? Он для своих лет еще о-го-го!
Хотелось есть, но не было ни копейки. У Михаэля оставалось пять рублей на дорогу, и ровно пять с него запросили за постель.
Он был уверен, что проводница поступает незаконно — обеспечение постельным бельем должно входить в стоимость билета, но спорить не стал, помня пословицу «В чужой монастырь со своим уставом не ходят».
Он мог, конечно, прожить два дня без пищи, но как объяснить беспрестанно жующим пассажирам причину воздержания?
Князь Мышкин придумал ему легенду по поводу акцента, а вот насчет голода рекомендаций не дал. Нужно отвлечься от мыслей про еду, думать о другом. Например, хорошо бы додумать про немецкий порядок. Говорил им преподаватель в гимназии: «Мы, немцы, — эмоциональные инвалиды», — чистокровный шваб говорил, знал предмет не понаслышке, и в качестве примера зачитывал интересные вырезки из газет.
