«Неужели Лобода предал? — мелькнуло в голове у Матвея. — Или… или он не верит, что в шестнадцать лет можно быть исполнителем особого задания ЧК?»
Размахнувшись, Лобода ударил топором по оглобле.
— Ты должен был передать свой смертный приговор Лашкевичу. Ты это сделал? Ты обещал Абашидзе притвориться больным и не участвовать в анархистских безобразиях. Ведь ты сделал это! И кличка у тебя здесь — Хворый, — решительно сказал Матвей.
— Я думал, что у меня начальство будет хоть с пухом на губах! — Лобода бросил топор наземь. Но лицо его все еще было недоверчивым и хмурым.
— Будь у меня борода лопатой, опасаться стоило бы больше.
— Ишь ты!.. — Наконец-то Лобода добродушно усмехнулся. — Передай: лучшие части Махно снимает с деникинского фронта. Приказ отдан вчера. Измена…
— Передам. На всякий случай, Иван, в Елисаветграде я живу на квартире у Суховольского.
— Найду. Что делать? — Лобода присел на колоду. — Насмотрелся я тут на художества ихние. Иногда думаю — захвачу тачанку да как полосну по этой швали из пулемета… Что делать?
— Пока наблюдать. И у меня руки чешутся. До скорого, Иван.
— Да, долго болтать не след. — Лобода взялся за топор.
Вернувшись в дом, где они жили, Матвей застал набатовцев в веселейшем расположении духа.
— Полная победа, Матвей! — обнял его Гордеев. — Поздравь дядю Волина: он председатель реввоенсовета бригады имени батьки Махно. А Аршинов — руководитель культпросвета!
«Скорее бы в Елисаветград! — подумал Бойченко. — Столько важных новостей!»
Но в Елисаветграде пришедший из Харькова новый связной сообщил Матвею страшную весть об убийстве Абашидзе. Матвей горько плакал, словно мальчишка, бормоча сквозь слезы:
— Мы отомстим… Ух, гады, как отомстим!
В день, когда секретариат «Набата» должен был выехать к Махно в Гуляй-Поле, на квартире Суховольского неожиданно появился Лобода. Он вошел вразвалку, запыленный и усталый.
— Застал! — выдохнул он и присел на стул.
На него поглядели с недоумением.
— Батько объявлен Советской властью вне закона, — сообщил хмурый Лобода. — Нестор Иванович приказал в Гуляй-Поле не ездить. Там со дня на день будут белые…
— Подождите, подождите… — заершился Волин. — Как это — «вне закона»? Такого крестьянского вождя — вне закона. Нонсенс!
— Приказ советского командования опубликован в красноармейских газетах вчера. Вот вы ничего и не знаете, — объяснил Лобода и, глянув в сторону Матвея, попросил: — Чайку бы… Нестор Иванович сдал командование бригадой. И еще. Аршинов просил передать — членам секретариата выехать в Харьков. После разрыва с Махно, он сказал, возможны аресты.
На все остальные вопросы о батьке, о его дальнейших планах Лобода отговаривался незнанием. Матвей вышел проводить земляка до ворот. Прощаясь, Лобода быстро прошептал:
— Еду в Песчаный Брод, к батьковой жинке Галине Андреевне Кузьменко, Учительница она. Батька скоро к ней заедет. Вовремя ты весть об измене передал. Общипали наши Нестора, как курицу. Едва убрался.
— Много еще сил у Махно?
— В батьковой сотне сабель триста да двадцать тачанок. Все, что осталось от десяти тысяч. — Подумав, Лобода добавил: — А на Правобережье есть у Махно кое-какие силенки. Точно пока не знаю. Да, в районе Брода весь штаб. Михалев, Озеров и Бурбыга-«снабженец» сказали, навестят матушку. Ну, дробь!
Скрипнула открываемая дверца в воротах.
Матвей остановил Лободу и сказал ему о гибели Абашидзе. Неожиданно Иван как-то странно зарычал и так хватил кулаком по двери, что треснула доска:
— Такого парня угробили! Гады…
Бойченко вдруг подумал, что Абашидзе действительно был совсем молодым — лет двадцати двух. И от этой мысли Матвею стало еще горше.
Пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о притолоку, Иван вышел на темную улицу.
Назавтра Бойченко передал связному новые сведения. Тот очень обрадовался, узнав местонахождение махновского штаба.
Грива каурого в темноте казалась чернее воронова крыла. Конь, не чуя поводьев, шел упругим шагом, изредка встряхивая головой и позванивая мундштуком. Ночь была душиста и ласкова, звезды переливались, словно нежились в безлунном небе.
Лобода возвращался в Песчаный Брод из Добровеличковки, куда ездил по просьбе Галины Андреевны узнать, когда ее собираются навестить махновские командиры и как поживает батька. Иван заранее знал, что поездка, в общем, бесполезна. Никто, пожалуй, кроме самого Нестора, представления не имел, где он появится и что будет делать в ближайшие сутки.
В общем, сдав бригаду, батька через неделю располагал отрядами почти в три тысячи сабель. А уж Лобода-то знал, как трудно бороться с этими летучими, подвижными, как ртуть, группами. При преследовании махновцы превращались в «селян», чтобы на следующий день или буквально через несколько часов, в тылу преследователей, опять стать прекрасно вооруженной бандой.
В отличие от многих банд и контрреволюционных отрядов, махновцы как бы не имели тылов: баз продовольствия, обозов, госпиталей. Раненых оставляли у местных жителей, а чаще бросали на произвол судьбы. Оружие добывали в бою. На Гуляй-Польщине кулаки, которые всегда больше всех получали из награбленного, беспрекословно кормили батькиных «повстанцев». Но с переходом на Правобережье положение изменилось. Здесь порядков Нестора не знали. В Добровеличковке Лобода столкнулся с новыми методами махновских заготовок. Он приехал в село, когда батькин любимец Михалев проводил заседание сельсовета.
Поигрывая нагайкой, Михалев спокойно и рассудительно внушал членам сельсовета:
— Провианту на пять тысяч человек… На неделю. Фуражу на пять тысяч коней… На неделю.
— Нету! Нету у нас столько! — заговорили враз селяне.
— Заседание сельского Совета села Добровеличковки считаю закрытым… — вздохнул Михалев, отошел к открытому окну и крикнул собравшимся у сельсовета махновцам: — А ну, хлопцы, треба помогти нашему сельскому Совету! Дуже они слабки!
— Добре! Добре! — загудели на улице.
Один из членов сельсовета вскочил из-за стола:
— Это грабеж! Никто у нас Советской власти не отменял!
— Да? — удивился Михалев. — Здесь — вольные Советы. Без коммунистов!
— Гады вы и бандиты!
Цокнув сожалеюще языком, Михалев вытащил маузер и пристрелил возмущавшегося.
— Добре! Добре, Михалев! — загудели махновцы под окнами и с шумом и гиканьем рассыпались по лавкам, хатам, амбарам.
Брали хлеб, фураж — все, что плохо лежало. Послышалась стрельба. Вечером Лобода в послепогромной попойке узнал, что на площади убили милиционера, который пытался восстановить порядок, спьяну порешили трех продагентов и трех богатых евреев — скупщиков зерна.
