Тем не менее он не мог понять отчаянного сопротивления Тунгаты осуществлению его планов. Приведенные им основания были мелкими и язвительными, а Самсон Кумало никогда не был мелким или язвительным. Крейг был уверен, что правильно понял странные эмоции, которые Тунгата пытался замаскировать враждебностью. Крейг поднял свой парус над глубокими водами, полными подводных течений.
Он задумался о реакции Тунгаты на его упоминание о встрече с тремя диссидентами на Чизарире. Тунгата несомненно узнал их имена, и такая яростная реакция говорила о том, что совесть его не совсем чиста. Предстояло
многое узнать, и это несомненно будет представлять интерес для Генри Пикеринга.
Крейг завел двигатель и медленно поехал к «Мономатапе» по улицам, которые при их прокладке были сделаны такими широкими, чтобы на них могла развернуться упряжка из тридцати шести волов.
В свой номер он попал почти в полдень. Открыв бар, он потянулся к бутылке с джином. Потом передумал и позвонил, чтобы принесли кофе в номер. Привычку пить днем он приобрел в Нью-Йорке и в какой-то степени объяснял ею недостаток целеустремленности. Он дал себе слово отказаться от этой привычки.
Он сидел за столом у венецианского окна, наслаждался видом качающихся палисандровых деревьев в парке и приводил в порядок свои мысли, потом взял ручку и дополнил отчет Генри Пикерингу, включив в него свои подозрения о причастности Тунгаты к движению диссидентов и описав его противодействие попытке Крейга приобрести земли.
Затем он логически перешел к просьбе о финансовой поддержке, привел цифры, оценку потенциала «Ролендс», как мог более привлекательно описал свои планы развития «Кинг Линн» и Чизариры. Используя общеизвестный интерес Пикеринга к развитию туризма в Зимбабве, он подробно остановился на развитии «Вод Замбези» как туристического центра.
Он разложил копии документов в два конверта, запечатал их и отправился в американское посольство. Под испытующим взглядом морского пехотинца из бронированной будки он дождался, пока придет Морган Оксфорд, чтобы подтвердить его личность.
Атташе по культурным связям удивил Крейга. Ему было чуть за тридцать, как и Крейгу, сложен он был как атлет, с короткой стрижкой, пронзительным взглядом голубых глаз и крепким рукопожатием, говорившим о том, что он вложил в него далеко не всю силу.
Он провел Крейга в свой крохотный кабинет и, не сказав ни слова, взял два конверта без адреса.
— Меня попросили представить вас нужным людям, — сказал он. — Сегодня вечером будет прием во французском посольстве. Неплохое место для начала. Вас устраивает время с шести до семи?
— Конечно.
— Вы остановились в «Моно» или «Мейклесе»?
— В «Мономатапе».
— Я заеду за вами точно в семнадцать сорок пять. Крейг заметил, что он произнес время как военный, и подумал с насмешкой: «Атташе по культурным связям?»
Несмотря на то, что у власти стоял социалист Миттеран, прием отличался обычным для французов шиком. Он проходил на лужайках у резиденции посла, триколор весело развевался на легком ветерке, и запах цветов красного жасмина создавал иллюзию прохлады после испепеляющего зноя. Слуги были одеты в длинные белые канзы с кушаками и алые фески, подавали шампанское «Боллинжер», пусть и не марочное, а гусиный паштет был от самого лучшего изготовителя. Полицейский оркестр под деревьями в конце лужайки играл мелодии из итальянских оперетт с жизнерадостным африканским ритмом, и только разношерстность публики отличала эту вечеринку от приема генерал-губернатора Родезии, на котором Крейгу довелось побывать шесть лет назад.
Наиболее многочисленными и заметными были китайцы и корейцы, которые наслаждались своим положением, особо приближенным к правительству. Именно они оказывали постоянную и наиболее ощутимую поддержку шонам во время долгой партизанской войны, в то время как Советы совершили редкую для себя ошибку и поддержали матабелов, за что в полной мере были вознаграждены правительством Мугабе.
Казалось, в каждой группе на лужайке присутствовали люди в помятых, похожих на пижамы костюмах, кивавшие головами с прямыми волосами, как фарфоровые фигурки мандаринов. Русские держались особняком, причем люди в форме были лишь младшими офицерами. Крейг заметил, что среди них не было ни одного полковника. Русским явно предстояло совершить трудный путь наверх.
Морган Оксфорд представил Крейга хозяину и хозяйке. Жена посла, лет на тридцать младше мужа, с парижским шиком была одета в пестрое платье от Пуччи. Крейг со словами «Enchante,madam» склонился над ее рукой, а когда выпрямился, заметил, как оценивающе посмотрела на него хозяйка, прежде чем перейти к другому гостю.
— Пикеринг предупредил меня о вашем успехе у женщин, — проворчал Морган. — Так что давайте обойдемся без дипломатических скандалов.
— Хорошо, согласен на бокал шампанского. Вооружившись бокалами, они принялись рассматривать гостей. Дамы из центральных африканских республик были одеты в пестрые национальные костюмы и напоминали стайку бабочек в лесу, в то время как сопровождавшие их мужчины обязательно держали в руках украшенные затейливой резьбой трости или нечто напоминавшее мухобойки из хвостов. Мусульмане были в вышитых фесках с кисточками, указывавшими на то, что они совершили хадж в Мекку.
«Покойся с миром, Баву, — подумал Крейг о своем деде, который придерживался консервативных взглядов, — тебе лучше этого не видеть».
— Присоединимся к британцам, — предложил Морган, — учитывая тот факт, что вы принадлежите к их числу.
Он представил Крейга супруге Верховного комиссара Британии — даме с железной челюстью и с покрытой лаком прической в стиле Маргарет Тэтчер.
— Не могу сказать, что мне понравилось столь подробное описание сцен насилия в вашей книге, — строгим тоном произнесла она. — Вы действительно считаете его необходимым?
Крейг постарался, чтобы в его голосе не было и намека на иронию:
— Африка пропитана насилием, и человек, скрывающий этот факт, не может считаться правдивым рассказчиком.
У него не было желания выслушивать критические замечания дилетанта, и он, извинившись, поспешил отойти от нее в поисках более приятной компании.
То, что он увидел в следующий момент, заставило его сердце забиться в груди подобно зверю в клетке. Она смотрела на него зелеными глазами из-под непрерывной линии густых бровей. Она была одета в простую юбку чуть выше колен с накладными карманами, босоножки с ремешками и простую футболку. Густые блестящие волосы были стянуты на затылке кожаным шнурком. На лице не было косметики, загорелая кожа сияла здоровьем, а губы и без помады были красными. На ее плече висел фотоаппарат «Никкон ФМ» с электроприводом, обе руки она держала в карманах юбки.
