— Эх вы, соня! — смеясь, сказала она, передавая мне стакан. — Я уже давно корову подоила. Евгений Владимирович помог мне огород полить, а вы спите. Так можно проспать всю жизнь. Разве вам не интересно посмотреть, как мы живем? Я хочу показать вам наше хозяйство.
— Только не долго, — предупредил Гусев: — нам пора.
— Больше десяти минут я его не задержу, — ответила Нина Васильевна.
Она провела меня по уютной казарме с белыми занавесками на окнах, показала ленинскую комнату («Здесь мы устраиваем концерты; жаль, что мало у нас инструментов — гармонь, балалайка да гитара»), похвасталась сверкающим чистотой камбузом («Я помогаю нашему коку. Он научился готовить замечательные блюда. Вас в московском ресторане такими не угостят»).
Но больше всего меня поразил огород. На скалистой площадке вытянулись длинные грядки огурцов, помидоров, моркови, капусты и. лука.
— Откуда вы взяли землю? — спросил я, оглядываясь вокруг.
— Было бы желание. Любишь огурчики — люби и землю возить, — лукаво усмехнулась Нина Васильевна.
— Как возить?
— А так. Четыре грядки мы привезли из тайги. Там, километров за двадцать, тайга, — указала она рукой на запад. — А эти нам друзья доставили морем. У нас установлен оброк: каждый, кто заходит в лагуну, обязан привезти мешок земли. Вот оброк Евгения Владимировича, — кивнула она на грядку с морковью.
— В следующий раз я привезу вам тонну московского чернозема, — пошутил я.
— Чернозема не надо, а семян цветов пришлите. У нас цветов нет.
— Пошли! — окликнул меня Гусев.
Шторм на море еще не утих, но нам надо было спешить на соседний пост, к Скороспелкину, чтобы забрать там задержанных японцев и доставить их в Петропавловск на Камчатке.
Мы проскочили из лагуны между бурунами, которые пенились на рифах, и повернули к югу.
На берегу долго еще были видны супруги Козловы. Он махал нам фуражкой, а она — белым платком.
И мы с Гусевым тоже махали фуражками им в ответ. Но вот скалы скрыли от наших глаз пост № 6 и мужчину с женщиной, которые стояли на берегу.
— Хорошие люди, — сказал я.
— Хорошие, — подтвердил Гусев и неожиданно признался: — я очень долго любил ее и сейчас люблю… как самого лучшего друга. Может, вам покажется странным, но я нахожу опору в этой дружбе.
…С тех пор мне не привелось бывать на Камчатке. Долгое время я ничего не слышал и о Евгении Владимировиче Гусеве. Начавшаяся было между нами переписка как-то сама собой оборвалась, и я не знал, где он и что с ним. А потом вспыхнула война. Но совсем недавно я встретил в Москве дальневосточного друга Павла Павлыча Зубова, который когда-то познакомил меня с Гусевым. Павлыч попрежнему бороздит моря и океаны, стоя на капитанском мостике. В ответ на мои расспросы он сообщил, что Гусев жив и здоров. Во время войны с Японией он командовал дивизионом «морских охотников», высадившим один из первых десантов на Курилы, а сейчас работает начальником штаба пограничного отряда.
— Не хочет старик расставаться с нашим Дальним Востоком.
— А семейством он не обзавелся? — полюбопытствовал я.
— Нет, — улыбнулся Павлыч. — Впрочем, это не совсем верно. Жениться он так и не женился, но взял себе на воспитание двух девочек-сирот и старуху-няньку нанял для них. Говорят, лучше отца родного за девочками ухаживает.
— А про Козловых с поста номер шесть ты ничего не слыхал?
— Про Сергея Иваныча и Нину Васильевну? Как же не слыхать, слыхал: они уже третий год на Чукотке, он там комендантом пограничного участка, а она районной больницей заведует. Гусев прошлым летом в гости к ним летал, отказался от курорта, чудак, и полетел в Анадырь. Они — старые друзья, оказывается. Я и не знал этого раньше.
Слушая рассказ Павлыча, я и вспомнил встречи с Гусевым и наш вынужденный рейс на пост № 6.
Да, неугасим огонь большой, настоящей любви!..
Петр Васильев заболел неожиданно для всех. Казалось просто непостижимым, что такой здоровый парень — никто из окружающих не называл его иначе, как Крепышом, — третьи сутки мечется на койке в лихорадочном бреду. То он звал какую-то Татьяну, то просил дать ему сапоги и с такой силой порывался встать, что даже Семен Прохоров едва мог удержать его. А когда к нему возвращалось сознание, он не в силах был протянуть руку за кружкой с водой, хотя кружка и стояла рядом на табуретке.
Лейтенант Самохин еще вчера хотел отправить его в санчасть пограничного отряда, но Петр, приходя в себя, так настойчиво умолял повременить с отправкой, что лейтенанту пришлось согласиться.
Сегодня утром Самохин зашел в спальню проведать больного, поглядел на его побледневшее, осунувшееся лицо с неестественно блестевшими глазами и сказал:
— Придется, товарищ сержант, вам лечиться. Меня врач распушил по телефону. Он сейчас на пятой заставе. Вечером сам за вами заедет.
И Петр больше не перечил. Снова его начинало трясти — через полчаса начнется жар.
Семен Прохоров укутал товарища вторым одеялом, накрыл еще сверху шинелью, а тому все равно холодно, будто стоит он босой на снегу.
— Не тужи, Крепыш, — успокаивал Семен. — В санчасти уход лучше, лекарства всякие, в жилу чего-нибудь вспрыснут и сразу на танцы! А то, гляди, у тебя под тридцать девять градусов.
Жена начальника заставы Екатерина Захаровна принесла манной каши.
— Кушайте, Крепыш, поправляйтесь!
А пятилетний Вовка, сын начальника, глядя, как его лучший и самый верный друг, морщась, ест с чайной ложечки кашу, не утерпел и посочувствовал:
— Я манку тоже терпеть не могу. Я ее и меленький никогда не ел.
Екатерина Захаровна погладила сына по голове и тоном, не терпящим возражений, сказала:
— Уходи, Вовик, дяде Пете нужен покой. Ты видишь — он хворает.
Вовка ускакал из спальни на одной ноге, однако едва ушла мать — снова появился.
Усердно раскатывая на табуретке хлебный шарик, он сообщил другу утренние новости. У Ласки — так звали розыскную собаку — щенята открыли глаза. Вовка боялся, как бы они не остались навсегда слепыми. Сеня Прохоров и Ваня Матюшин обещали сделать маленький, но совсем настоящий следовый фонарь. Когда фонарь будет готов, Вовка убежит ночью в лес и обязательно поймает самого хитрого шпиона.
И, наконец, самая важная и самая страшная новость. Сообщая о ней, Вовка предусмотрительно заглянул под кровать — не спрятался ли там кто-нибудь — и таинственно понизил голос.
Самая важная и самая страшная новость касается Крепыша. Вовка слышал, как отец сказал маме об этом сегодня утром. Они думали, что Вовка спит, а он только зажмурил глаза и все слышал.
