— А где это?
— Роща банкротов.
— Это далеко.
— Не так уж и далеко. Сразу за районом. По ту сторону ничейной земли.
— Что ты сказал?
— Ничего, — он посмотрел через нее туда, где Шэйдс дубасил по машине. Вспыхнула надпись «Драка».
— Жулик! — заплакал Шэйдс. — Жулик!
Как из-под земли, вырос исключительно спокойный негр-оператор в белом костюме; он улыбался:
— Что случилось, сынок?
— Этот стол — жулик!
— Не будь ребенком; чего же ты еще-то ждал?
Глаза Шэйдса за старыми солнечными очками, казалось, наливались злобой. Он несколько раз часто-часто передернул плечами. Негр наклонил голову набок и выжидательно осклабился.
— Очень уж вы завышаете свои шансы в играх, — зарычал Шэйдс.
— Вот и тебе пришлось иметь с этим дело, парень. Любому в эти дни приходится сталкиваться с чем-то подобным, знаешь ли. Да?
— Вся эта проклятая страна продалась.
— И ты, дружок, только сейчас это обнаруживаешь? Бог ты мой!
— Да, она всегда была продажной. Лицемерные плуты!
— О, нет. Они сейчас честные. Они могут позволить себе быть или думают, что могут…
Джерри доставляло удовольствие наблюдать, как два экс-патриота выдавали свою дешевую философию.
Шэйдс передернул плечами и отвернулся. Негр зашагал прочь, довольный собой.
Маленькая подружка Шэйдса подбежала с другой стороны холла и встала с ним рядышком. Он обвил ее рукой и повел к Джерри и шведке.
— Пошли, Джерри.
— Давай.
Они потратили остатки жетонов Джерри на кофе и таблетки и пошли к «Пирушке» на Вильерс-стрит, которая тянулась от Трафальгарской площади вдоль Станции Креста Милосердного, изгибаясь в веселой ночной жизни города.
Праздношатающиеся обоих полов толпились в «Пирушке», набитой людьми в той же степени, что и музыкой, — и тем и другим вместе под завязку. За лучами прожекторов, которые были направлены в публику, группу можно было лишь угадывать. Огромный усилитель образовывал задник низкой сцены, и прекрасная смесь Хаммондовского органа, пианотрона, басовой, ритмовой и соло-гитар, саксофонов — альта и баритона — изливалась из него мелодией «Симфони Сид» с медленным чувством фуги.
Под низким потолком медленно вращался обычный для старомодных танцзалов шар, выполненный из граненого стекла. Лучики переливались зеленым, красным, золотистым, серебристым и оранжевым светом. Свет бил по ним со всех сторон и снова отражался, так, что световые пучки разлетались по всей «Пирушке».
Они протиснулись сквозь толпу, представлявшую собой единую массу, из которой по краям, казалось, торчали головы, руки, ноги. Жара была почти невыносимая.
Слева от сцены расположился бар, справа — стойка с кофе. Оба источника питья были заняты. К бару прислонились выходцы из Вест-Индии, элегантные, в стиле Гарлема, как мальчики-хористы из «Порги и Бесс». Почти у всех были тонкие усики и презрительные взгляды, заготовленные в основном для других, хуже их одетых вестиндцев, хлопавших в ладоши в такт с каждым ударом, кроме тех случаев, когда вступал барабан.
Они добрались до бара с кофе, направляясь к двери рядом с баром, на которой красовалась надпись «Служебный вход», и тут Джерри в одном из гитаристов узнал музыканта, с которым однажды играл. Это был «дядюшка» Вилли Стивенс, игравший тогда на флейте и ритме; а однажды он выдал вокал с расформированной с тех пор группой, называвшейся «Все желающие». Группа стала популярной, когда играла в «Пирушке», и эта новость распространялась все шире, пока местечко не оказалось забито только девчонками — исступленными поклонницами группы и журналистами.
— Хелло, дядюшка.
— Хай, Джерри, — с ничуть не изменившимся выражением лица Стивенс протянул свою крупную руку Джерри и позволил тому пожать ее. — Что поделываешь?
— То да се. Ты работаешь?
— Убеждаю, что Национальная помощь функционирует. Они с каждым днем становятся все жестче. На той неделе они пригрозили отправить меня обратно. Я ответил, что, если бы НП в Бирмингеме была более любезной, я бы вернулся.
— А что, места нет?
— Да нет, там хорошая сцена, но только не моя. Ты сегодня вечером здесь сыграешь?
— Надеюсь.
— Я послушаю.
Джерри прошел через дверь с надписью «Служебный вход». Шэйдс с двумя девушками уже находились в дальней комнате. Шэйдс облачался в свою униформу с оборками. Остальные участники группы, с которой он выступал, были одеты. Гитаристы настраивали инструменты. Джерри позаимствовал соло-гитару, прекрасный экземпляр из твердого пластика, украшенный полуобработанными драгоценными камнями, с серебряной ручкой ревербератора и аметистовыми ручками управления усилением. Он выдал быструю простую последовательность ля-минор, фа, ре-диез, си.
— Чудо, — сказал он, возвращая инструмент. — Шэйдс сказал, что я могу сыграть.
— Меня устраивает, — отозвался солист, — пока ты не потребуешь платы.
— Я пропущу пару номеров, чтобы послушать вас.
— О’кей.
«Симфони Сид» завершила свое выступление, и Шэйдс с группой вышли, сменив вошедших в комнату музыкантов, шестнадцатилетняя ушла с Шэйдсом. Шведка осталась с Джерри. Группа, только что сошедшая со сцены, была вся в поту, но выглядела довольной.
— Глянем-ка, сможем ли добраться до бара, — предложил Джерри.
Им повезло. В тот момент, когда группа Шэйдса начала с обычной мелодии Леннона — Мак-Картни «Долго это не продлится» — не лучшей вещи группы, Джерри и шведка отыскали место у бара. Она пила «божоле» с ментоловым ликером, потому что ей нравился цвет напитка. Он отдал дань старым временам: «перно», ибо он всегда пил его в «Пирушке».
Каждый день — я знаю —
Мы счастливы будем,
Теперь, когда — я знаю —
Ты больше не уйдешь,—
радостно заливался исполнитель соло на гитаре, подготавливая заход на импровизацию. У гитариста был высокий голос, никогда не скатывавшийся на дрожание. Он образовывал великолепный контрапункт с трепещущим органом.
Толпа создавала впечатление массы, пузырившейся, как варево в котелке, в такт с музыкой, когда клиенты танцевали.
Плавно и быстро группа перешла к «Сделай это» — иструментовке, окрашенной пианотроном. Шэйдс играл лучше, чем это помнил Джерри. Они со шведкой поднялись со своих мест и присоединились к танцующим. Ощущение причастности к массе доставляло какое-то особенное чувство. И он, и девушка, и все вокруг них казались спаянными вместе, с абсолютным отсутствием индивидуальности.
«Сделай это» сделала свое дело, и Шэйдс крикнул в микрофон:
