Сын Отто Шторица присутствовал на торжественной церемонии.
Значит, его действительно не было в Рагзе. И я надеялся, что он не вернется.
Я поторопился сообщить эту новость Марку и Харалану.
Однако губернатор, несмотря на то, что шум от минувших событий заметно поутих, не переставал интересоваться этим делом. Хотя взбудоражившие город чудеса, не имея сколь-нибудь убедительного объяснения, и могли быть проделками ловкого фокусника, но они внесли смятение в умы горожан, и следовало бы пресечь попытки их повторения.
Живая и непосредственная реакция его превосходительства на известие, полученное от начальника полиции, неудивительна. Он прекрасно относился к семейству Родерихов, и его, конечно, возмутили угрозы и действия Вильгельма Шторица в отношении почтенной фамилии.
Губернатор решил строго наказать чужака. Ведь ко всему прочему имела место и кража, то ли совершенная самим Шторицем, то ли с участием еще одного злоумышленника. Немца следовало арестовать! Место негодяя — в тюремных стенах!
Тридцатого мая состоялась следующая беседа его превосходительства с месье Штепарком:
— Так вы не узнали ничего нового, что могло пролить свет на эту темную историю?
— Ничего, господин губернатор!
— Есть основания полагать, что Вильгельм Шториц намерен вернуться в Рагз?
— Никаких, ваше превосходительство.
— Ведется ли наблюдение за домом Шторица?
— Днем и ночью.
— Я счел необходимым написать в Будапешт по поводу этого дела,— продолжал губернатор,— поскольку оно получило резонанс[142], быть может, более значительный, чем того заслуживает, и мне предложили принять меры, чтобы положить этому конец.
— Поскольку появление Шторица в Рагзе не предполагается,— отвечал начальник полиции,— то нечего опасаться его, тем более из достоверного источника известно, что двадцать пятого мая он находился в Шпремберге.
— Хорошо, месье Штепарк, но он может попытаться снова приехать в наш город. И такую попытку следует предотвратить.
— Это несложно, господин губернатор![143] Достаточно постановления о его высылке как нежелательного иностранца…
— Постановления,— прервал губернатор,— которое запретит ему пребывание не только в Рагзе, но и во всей Австро-Венгрии…
— Как только оно будет у меня на руках, господин губернатор, я немедленно ознакомлю с ним все наши пограничные посты.
Постановление тут же было написано. Въезд на территорию королевства Вильгельму Шторицу был запрещен.
Эти меры успокоили всех нас. Но тайна этого дела осталась непроницаемой, из-за этого немыслимо трудно было вообразить все сложности, которые оно в себе заключало.
Приближался день свадьбы. Я констатировал с живым удовольствием, что Мира, при всей своей впечатлительности, будто забыла о происшествии, наделавшем столько переполоху. Правда, имя Вильгельма Шторица при ней не поминали ни разу.
Она избрала меня своим поверенным. Строила в моем присутствии планы на будущее. Хочет ли она с Марком жить во Франции? Конечно же! Но, наверное, не сразу после свадьбы. Слишком большим горем станет для нее разлука с родными.
— Но никакого сомнения нет,— щебетала она,— что мы съездим в Париж на несколько недель уже сейчас. Это будет наше свадебное путешествие. Не откажетесь ли вы, месье Анри, нас сопровождать?
— Конечно, не откажусь! Только при условии, что не помешаю вам.
— Да что вы! Боюсь, что молодожены — самое скучное общество в дороге! Не так ли?
— Постараюсь выдержать! — шутливо парировал я.
Доктор одобрял идею поездки. Расстаться с Рагзом на месяц-другой полезно со всех точек зрения. А там, глядишь, все утрясется. Мадам Родерих, конечно, расстроится из-за разлуки с дочерью, но ей хватит здравого смысла смириться с необходимостью.
Марк тоже, проводя подле невесты долгие часы, забывал о происшедшем, вернее, старался забыть. Но, оказываясь наедине со мной, высказывал дурные предчувствия. Я напрасно старался развеять его страхи.
Он неизменно интересовался:
— Ты не слыхал ничего нового, Анри?
— Ничего, милый Марк,— с той же неизменностью отвечал я. И это была сущая правда.
— Пожалуйста, не скрывай от меня ничего… Я очень на тебя рассержусь!
— Будь спокоен, братец! Я не собираюсь ничего от тебя утаивать. Уверяю, в городе все нормально. Одни работают, другие развлекаются, рыночные цены удерживаются на высоком уровне…
— Ты шутишь, Анри!…
— Чтобы доказать тебе, что более не испытываю никаких опасений…
— И все же,— нахмурился Марк,— если этот человек…
— Полно,— перебил я брата,— он не настолько глуп! Ему прекрасно известно, что, как только он ступит на австро-венгерскую землю, будет тотчас арестован! В Германии столько ярмарок, где он с успехом может проявить таланты балаганного фокусника…
— Но то средство, о котором он говорил?…
— Чепуха! Сказочка для детей!
— Ты ему не веришь?
— Так же, как и ты! В общем, дорогой Марк, займись-ка лучше подсчетом часов и минут, которые отделяют тебя от великого дня… Не заводить же снова ту песню, которая уже закончилась…
— Ах, Анри!…— печально воскликнул Марк.
— Ты ведешь себя неразумно! У Миры больше здравого смысла, чем у тебя…
— Это потому, что она не знает того, что знаю я!
— Да что ты знаешь? — не на шутку сердился я.— Черт побери! Этого субъекта нет в Рагзе, и он не посмеет сюда вернуться. Никогда! Заруби себе на носу! Успокойся, наконец!
— Анри, у меня нехорошее предчувствие… Мне кажется…
— Бедный Марк! Ну что ты, в самом деле! Возьми себя в руки! Пойди к Мире, она заставит тебя веселее смотреть на жизнь!
— Да, ты, пожалуй, прав. Я не должен расставаться с ней ни на миг!
На брата тяжко было смотреть. Тяжко слушать. Его страхи росли по мере приближения заветного дня. Да и сам я с ожившей тревогой ждал дня свадьбы.
Если на Марка могла благотворно влиять невеста, то что делать с Хараланом, я просто не знал. С огромным трудом мне удалось отговорить его от поездки в Шпремберг, где, по непроверенным сведениям, находился Вильгельм Шториц. Это в каких-нибудь двухстах лье от Рагза. В четырех днях пути. Все-таки благодаря моим доводам и вмешательству доктора мы удержали Харалана от бессмысленной поездки.
— Забыть, лучше всего забыть этот кошмар,— твердил месье Родерих сыну.
Но однажды утром упрямец пришел ко мне. По его виду я понял, что он намерен все-таки ехать.
— Не делайте этого, мой дорогой,— убеждал я его как больного ребенка,— послушайте! Ваша встреча с этим пруссаком просто немыслима. Умоляю, не покидайте Рагз!
