Дверь открылась, и Морис Фрер увлек ее в каюту.
– Пришла-таки? – сказал он.
– Как видите. А что, если меня кто-нибудь видел?
– Чепуха! Кто мог тебя увидеть?
– Капитан Викерс. Доктор Пайн. Мало ли кто.
– Только не они. После ужина все ушли в каюту Пайна. Все складывается как нельзя лучше!
Ушли в каюту Пайна? Это сообщение было для нее неожиданным. Какие причины заставили их держаться вместе? Неужели они что-нибудь заподозрили?
– А что они там делают? – спросила она.
Но Морис Фрер был вовсе не расположен обсуждать возможные варианты.
– Откуда мне знать? Да черт с ними! Нам-то какое дело? Нам они не нужны – верно, моя милая?
Девушка словно к чему-то прислушивалась и не отвечала. Нервы ее были напряжены до крайности: ведь успех заговора зависел от ближайших пяти минут.
– Ну куда ты смотришь? Взгляни на меня… Какие у тебя глаза, а волосы какие!
В этот момент тишину разорвал мушкетный выстрел-Бунт начался.
Звук выстрела пробудил в офицере чувство долга. Он вскочил и, разомкнув обвивавшие его руки, хотел было кинуться к двери. Но для сообщницы арестантов наступил долгожданный момент. Она прильнула к Фреру, повисла на нем всей своей тяжестью. Ее длинные волосы касались его лица, горячее дыхание обжигало его щеки, платье сползло, обнажив круглое, гладкое плечо. Опьяненный и покоренный Морис Фрер уже готов был уступить, как вдруг краска сбежала с губ девушки, и они стали пепельно-серыми. Веки ее сомкнулись, и, выпустив его из своих объятий, она еле удержалась на ногах; прижав руки к груди, она громко застонала.
Мучившая ее два дня горячка, с которой она мужественно боролась, вдохновляемая важностью задуманного дела, сломила ее в этот решающий миг. Смертельно бледная, давясь от приступа тошноты, она прислонилась к переборке каюты.
Раздался второй выстрел, послышался лязг оружия, и Фрер, предоставив больную самой себе, ринулся на палубу.
В семь часов поднялась суматоха в арестантской. Весть об эпидемии тифа пробудила в сердцах заключенных тот извечный порыв к свободе, который, казалось, дремал в них в начале томительного путешествия. Теперь же, когда они очутились перед угрозой смерти, они лихорадочно стали искать пути и средства избежать ее, но эти пути были доступны только свободным людям.
– Как бы выбраться из этой дыры? – спрашивал каждый своего друга. – Нас тут заперли, как баранов, чтобы мы все передохли.
Мрачные, подавленные, арестанты вопрошающе поглядывали по сторонам, и время от времени какой-нибудь свирепый взор прорезал тьму, как молния прорезает толщу грозовой тучи. Трудно сказать, как эти люди почувствовали, что готовится заговор, который откроет двери их смрадной тюрьмы и принесет им свободу, как они почувствовали, что заговорщики находились среди них. Вся арестантская братия затаила свое зловонное дыхание, боясь одним неосторожным вздохом выдать сокровенную мечту. Эта мечта вызвала внезапное брожение умов, и людская масса – смесь преступности, невежества и невинности – пришла в движение. Родственные души находили друг друга, люди искали себе подобных, объединяясь так же легко и непроизвольно, как складываются сами по себе в геометрический узор частицы цветного стекла в Калейдоскопе.
Когда пробило семь склянок, вся арестантская разделилась на три партии: «отчаянных», «трусливых», и «осторожных». Партии возникли путем естественным и непроизвольным. Зачинщики бунта, возглавляемые Габбетом, Вороном и Лентяем, находились ближе всех к двери; «трусливые» – мальчуганы, старики, бедолаги, осужденные на основании одних только косвенных улик, или деревенские простаки, которым из-за кражи репы с огорода предстояло вскоре стать настоящими ворами, "находились в самом дальнем углу; они в страхе держались вместе. В центре арестантской были «осторожные», то есть все остальные, равно готовые бунтовать и капитулировать, наступать и отступать, помогать либо своим товарищам, либо тюремщикам, смотря по тому, в чью сторону повернется фортуна. «Отчаянных» было около тридцати человек, а посвященных в детали плана – человек десять.
Через полчаса еще раз отбили склянки, и когда замерли голоса часовых, передающих пароль на шканцах, Габбет, стоявший у двери, подозвал Ворона.
– Ну, Джемми, – тихо сказал он, – начинай!
Те, что находились рядом с Верзилой, замерли, услышав эти слова, и тишина стала распространяться по арестантской как круги по воде – от двери до самых дальних нар.
– Джентльмены, – обратился Ворон к арестантам с присущей ему развязностью. – Я и мои друзья решили захватить корабль. Это мы делаем ради вас. Кто хочет присоединиться к нам, пусть скажет сразу, быть может, через полчаса такого случая уже не представится.
Он сделал паузу и окинул толпу наглым и самоуверенным взглядом. Кое-кто из «осторожных» подошел поближе, чтобы лучше услышать.
– Не бойтесь, – продолжал Ворон, – мы уже все подготовили. Там наши друзья, они откроют нам двери… От вас требуется лишь согласие…
– Хватит болтать! – сердито прервал его Верзила. – Приступай к делу! Скажи им, хотят они или нет, а корабль мы все равно захватим, и кто не с нами, того мы вышвырнем за борт. Вот и весь сказ!
Такая резкая постановка вопроса посеяла тревогу среди «трусливых» в дальнем углу арестантской. Смутный шепот пронесся по толпе, а кто-то рядом с Габбетом злобно и насмешливо захохотал. Этот смех отнюдь не успокоил боязливых.
– А как насчет солдат? – спросил кто-то из партии «осторожных».
– К чертям их собачьим! – вдохновенно воскликнул Лентяй. – Конечно, они могут нас перестрелять, но разве лучше сдохнуть от тифа?
Это замечание возымело действие, и тюрьма отозвалась одобрительным гулом.
– Давай продолжай, старина! – крикнул Габбету Джемми Ветч, в восторге потирая тонкие пальцы. – Они нас поняли! – Услышав чутким ухом лязг железа, он добавил:– Становимся у двери и сразу наваливаемся на стражу.
Пробило восемь склянок, сменный караул спускался с кормы. А в тюрьме у двери столпились арестанты и затаив дыхание, напряженно ждали.
– Все – как договорено, – тихо пробормотал Габбет. – Откроется дверь, хватаем солдат, чтоб они и чих-путь не успели; втаскиваем их в тюрьму, забираем оружие – и делу конец.
– Странно, что-то уж очень тихо, – проговорил Ворон.
И тут они услышали голос Пайна. Он звучал, как всегда, спокойно, ровно.
– Майлс, отойди-ка от двери!
Ворон облегченно вздохнул. В этих словах не было ничего настораживающего. К тому же Майлс, как обещала Сара, помехой не будет.
Ключ звякнул и повернулся в замке, и самый храбрый из «осторожных» смекнул, что можно получить помилование, если, рискуя жизнью, вырваться вперед раньше других и предупредить стражу, но он подавил это желание, когда увидел, как арестанты отступили назад, чтобы дать дорогу главарям, и как ощетинился Верзила. – Пошли! – (Крикнул Джемми Ветч, когда распахнулась обитая железом дубовая дверь, и Габбет, зарычав, словно дикий вепрь, выскочил из тюрьмы.
