На новолуние нужно загадать желание, вспомнил Альберт Кроу. Воды, подумал он, воды.
— Начнём, что ли, — сказал он.
Стрингер повёл всех на работу.
«Вторая ночь. Все пошло наперекосяк, но кое-что удалось сделать. Пишу это в четыре утра. Боюсь, что могу что-нибудь упустить, а кому-то, если он это прочтёт, может, интересно будет узнать, какие мы прилагали усилия, хотя и безуспешно».
Белами с большой осмотрительностью относился к тому, что писал, и не упоминал о жажде. Само собой разумеется, что теперь писать было легче, чем говорить: свистящие и хриплые слова, сходившие с опухшего языка и иссохших губ, делали неузнаваемым собственный голос.
Час ушёл на то, чтобы очистить песок, и ещё час, чтобы найти и откопать камни, на которые прошлой ночью ставили козлы. Приняв дневную зарядку от генератора, батареи давали хорошее освещение. Установили высокий столб и подвесили на нем лампочку; можно было наблюдать, как вместе с ними работали их тени на песке. Стрингер снова оживился. Ничто в течение долгого тревожного дня не побуждало его к речам. Теперь все, что было нужно, он высказывал Морану, решив для себя, что ему легче общаться с одним человеком, чем со всеми вместе.
— Левое крыло будем передвигать на двух козлах, чтобы не упало, когда отделим гондолу от фюзеляжа. Внутренние крепёжные болты я уже отсоединил, так что особых проблем нет.
Морану осталось только напомнить им, что они люди с весьма уязвимым телом:
— Смотрите не стойте под крылом, когда отделится гондола, — вдруг сломаются козлы.
Но даже он забыл о Кепеле, и когда гондола, скрежеща рвущимся металлом, оторвалась от фюзеляжа, раздался пронзительный крик юноши.
Первым до салона добежал Кроу, на бегу успокаивая Кепеля:
— Все в порядке, сынок, все в порядке… — Он притронулся к его сухой холодной руке, осветил фонариком, увидел только неясные очертания бледного лица. — Все идёт по плану, ничего не случилось, сынок. — Но сначала надо было предупредить его! Господи, почему не предупредили!
— Я в порядке… — Слова давались парню с трудом, дыхание было свистящим, глаза лихорадочно блестели. Никто не присоединился к Кроу, пока он успокаивал Кепеля. У двери остановился, подняв голову к звёздам, Лумис. Ему было невыносимо стыдно: ведь ясно же было — когда гондола оторвётся от фюзеляжа, самолёт затрясётся. Он слушал, как говорит Кепель, и сила, звучавшая в его слабом голосе. невольно вызывала у Лумиса восхищение — впрочем, он тотчас смутился от невольного своего чувства.
— Это произошло, когда я спал. Поэтому я не понял, что происходит… Если я кричу, то это из-за кошмарных снов. У меня бывают иногда кошмары,
— словно оправдывался Кепель.
Слишком горд, чтобы признаться в собственном страхе. Они молча ушли. Все это время Стрингер изучал открывшуюся часть гондолы.
— Повреждений нет, — бесстрастно констатировал он. И Моран в этот момент ненавидел его. Все молча ждали указаний, но никто не обращался непосредственно к Стрингеру. Тот проверял козлы, не замечая собравшихся вокруг людей, потом сказал обычным монотонным голосом:
— Придётся отодвигать весь самолёт, если не сможем поднять правое крыло и установить его сверху фюзеляжа.
Никто не возразил, да он бы и не услышал ответа. Все наблюдали, как он взбирается на крыло, энергичный, с головой ушедший в дело, забывший о жаре холоде, жажде или чужой боли. Под тяжестью его тела просели козлы.
А они не очень-то надёжны, подумал Кроу. Если сломаются, он свернёт себе шею. Вот смеху будет.
Пользуясь, как нивелиром, куском трубы, Стрингер сопоставлял высоту крыши и основания, куда нужно было подвести правое крыло. Дважды перепроверив, спустился. Глянул в сторону Морана.
— Мы сможем поднять крыло по этой стороне фюзеляжа — сначала запрокинуть, а потом с помощью лебёдки поднять основание. Полагаю, вам понятно, что я имею в виду.
В белом свете лампы Моран обдумывал предстоящие работы.
— Если только выдержит крыша самолёта, — засомневался он.
— Она прогнётся, но не сильно. Это лучше, чем двигать на новое место сначала все крыло, а потом гондолу.
— Справедливо. Всем все ясно?
Начали перетаскивать на другую сторону лебёдку, а Лумис пошёл к Кепелю. Сначала будет немного шума и скрежета, но, думаю, самолёт больше качаться не будет.
Кепель писал. Он исписал оборотные стороны двух полётных рапортов.
— Я в порядке, — повторил он спокойно, — благодарю вас. Не беспокойтесь обо мне.
Под золотистым пушком светилось мертвенно-бледное лицо, глаза тускло блестели в свете лампочки, которую они установили для него. Лумис понял, что мешает. Должно быть, пишет длинное письмо родителям. Он ушёл.
Прошло два самых холодных часа ночи. Руки немели от ледяного металла, до волдырей обжигающего в дневные часы. Дважды заматывался трос лебёдки. Его распутывали. Немного удалось приподнять с песка крыло, как снова соскользнул трос, и в крыле, ударившемся о козлы, пробило дырку. Работали почти без слов. Стрингер вовсе молчал. Перерывов не делали. Попробовали выровнять край крыла стальным рельсом, но сил не хватало, и крыло соскальзывало с десяток раз. Вдруг громко выругался Таунс: когда в очередной раз сорвалось крыло, ему ободрало руку от локтя до запястья.
Стрингер командовал, а они перетаскивали по песку крыло на другую сторону, протянув трос через крышу фюзеляжа. По мере подъёма груза корпус самолёта искорёжило, но Стрингер оказался прав: его вмяло только до рёбер жёсткости, а они устояли.
К рассвету крыло уложили наискось на продавленной крыше кабины управления — концом вниз. Дальше тащить его лебёдкой было невозможно. Попробовали перетаскивать вручную. Первым обессилел Тилни: шатаясь, упал на песок. Белами растянул сухожилие. Остальные сидели в полной прострации, сложив руки на коленях, со свистом втягивая воздух пересохшими губами.
Стрингер сказал:
— Надо сделать ещё одни козлы и поднимать рельсом за край, постепенно козлы наращивая.
Горизонт побелел. Скоро появится солнце, а вместе с ним жара. Не было нужды ощупывать металлический корпус: если бы выпала роса, то ночью был бы иней. Инея не было.
— Надо построить козлы, — бесстрастно повторил Стрингер.
Таунс промолчал. Он не верил, что они смогут двинуть это крыло, не разрезая его. Сил не оставалось.
— Должен ли я объяснять в деталях? — настаивал Стрингер.
За всех ответил Кроу:
— Нет, Стринджи. Сходи пописай и дай нам пару минут передохнуть, будь хорошим мальчиком.
Только Лумис заметил выражение лица Стрингера в этот момент. И сразу понял, что произошло нечто очень серьёзное.
Веретенообразное туловище натянулось, руки вытянулись вдоль тела; стекла превратились в два светоносных пятна на затемнённом лице. Он надвинулся на Кроу и срывающимся от гнева голосом выдавил:
