Этот вопрос все еще звучал в ушах Смайли, когда они подошли наконец к трупу, лежавшему, словно эмбрион, в своей пластиковой оболочке.
* * *
Но сейчас, утром, Смайли остановился, не дойдя до впадины. Ставя промокшие ботинки как можно тщательнее в оставшиеся следы, он попытался воспроизвести движения старика. И поскольку Смайли делал это в замедленном темпе, явно сосредоточившись, на глазах у двух дам в брюках, прогуливавших своих овчарок, те приняли его за приверженца новой моды в китайской борьбе и соответственно сочли тронутым.
Сначала он поставил ноги рядом, носками вниз к склону. Затем поставил левую ногу вперед, а правую перевернул так, что пальцы были направлены на рощицу молодых сосенок. При этом правое плечо его естественно повернулось вместе с ногой, и инстинкт подсказал ему, что, скорее всего, в этот момент Владимир перехватил палку левой рукой. Но почему? Старший инспектор тоже ведь спросил, зачем он перекладывал палку. Зачем в критический момент своей жизни ему сказал ему, что, скорее всего, в этот момент Владимир перехватил палку левой рукой. Но почему? Старший инспектор тоже ведь спросил, зачем он перекладывал палку. Зачем в критический момент своей жизни ему понадобилось перекладывать палку из правой руки в левую? Безусловно, не для того, чтобы защищаться, поскольку, как помнил Смайли, Владимир не был левшой. Для защиты он только крепче сжал бы палку. Или даже схватил бы ее двумя руками как дубину.
Может быть, он хотел высвободить правую руку? Но для чего?
Почувствовав на этот раз, что за ним наблюдают, Смайли внимательно огляделся и увидел двух мальчуганов в курточках, которые остановились позади и глазели на то, как маленький толстый человек в очках делает какие-то странные выкрутасы ногами. Он строго посмотрел на них, как грозный школьный учитель, и они поспешно убежали прочь.
«Чтобы освободить правую руку, для чего? – повторял про себя Смайли. – И почему затем он снова побежал?»
«Владимир повернулся направо», – подумал Смайли и снова подкрепил свою мысль действием. Владимир повернулся направо. Он стал лицом к рощице, переложил палку в левую руку. Какое-то мгновение, по мнению старшего инспектора, он стоял неподвижно. Затем снова побежал.
«По Московским правилам», – думал Смайли, уставясь на свою правую руку. Он медленно опустил ее в карман плаща. Там было пусто, как и в правом кармане пальто Владимира.
«Может, он хотел что-то написать?» – потешил себя Смайли предположением, которому он старался не давать ходу. Написать, к примеру, с помощью мела? Может, он узнал своего преследователя и хотел где-нибудь начертать его имя или какой-то знак? Но на чем? Не на этих же мокрых стволах? И не на глине, не на опавших листьях, не на гравии! Оглядевшись вокруг, Смайли вдруг обнаружил своеобразие того места, где стоял. Здесь, меж двух деревьев, в самом конце проспекта, где туман особенно сгущался, он практически становился невидимым. Проспект спускался и снова поднимался вверх. Но он и заворачивал, и отсюда из-за деревьев и густых зарослей сосновой рощицы концы проспекта не просматривались. На всем пути, по которому отчаянно бежал в последний раз Владимир, – пути, который он, учтите, хорошо знал, так как пользовался им не раз для подобных встреч, – это место оказалось единственным, с возрастающим удовлетворением понял Смайли, где беглеца не мог видеть ни тот, что находился впереди, ни тот, что позади.
И тут он остановился.
Освободил правую руку.
И сунул ее, скажем, в карман.
В поисках сердечного? Нет. Таблетки лежали вместе с желтым мелком и спичками в его левом кармане, а не в правом.
В поисках, скажем, чего-то, чего уже не было в кармане, когда его нашли мертвым.
Тогда чего?
«Передайте Максу, что у меня есть два доказательства и я могу их принести... Тогда, возможно, он согласится со мной встретиться... Грегори просит о встрече с Максом. Прошу вас, у меня кое-что для него есть...»
* * *
Доказательства. Доказательства слишком ценные, чтобы доверить их почте. Он что-то нес. Какие-то две вещи. Нес не в голове, а в кармане. И вел игру по Московским правилам. Правилам, которые засели в голове генерала с первого дня, как только его завербовали в качестве агента, остающегося на месте. В голову их вбил сам Смайли, а также местный куратор Владимира. Правила, разработанные для его выживания и для выживания его сети. Смайли почувствовал, как его даже затошнило от возбуждения. По Московским правилам, если ты имеешь при себе послание, то должен иметь и средство от него избавиться! Как бы хорошо оно ни было замаскировано или упрятано – будь то точечное письмо, тайнопись, непроявленная пленка или любой другой из сотни рискованных хитроумных способов передачи посланий, – оно должно быть вложено в предмет самый легкий, какой попадет под руку, и наименее заметный, если придется его выбрасывать!
К примеру, в лекарство – в бутылочку с таблетками, подумал Смайли, немного успокаиваясь. Или в коробок спичек.
«Один коробок спичек „Суон Веста“, полупустой, левый карман пальто», – вспомнилось ему. Отметим: спички курильщика.
«И на конспиративной квартире, – продолжал он думать, раззадоривая себя, отодвигая конечный вывод, – на столе Владимира ждала пачка сигарет его любимой марки. А на Уэстбурн-террейс, на шкафчике для продуктов, – девять пачек „Голуаз-Капораль“ из десяти.
Но никаких сигарет в карманах. Ни единой сигареты при его особе, как сказал бы славный старший инспектор. Точнее, не было ни одной, когда его нашли.
Итак, что из этого следует, Джордж? – обратился к себе, подражая Лейкону, Смайли, осуждающе подняв, совсем как префект Лейкон, палец перед своим целым и невредимым носом. – Что следует? А следует, Оливер, на данный момент то, что курильщик, заядлый курильщик, отправляется в состоянии крайнего нервного возбуждения на важную тайную встречу с коробком спичек в кармане без пачки сигарет, даже пустой, хотя у него дома на видном месте лежит целый блок. Значит, либо убийцы нашли сигареты и забрали их – то самое доказательство или доказательства, о которых говорил Владимир, – или что? Или Владимир успел вовремя перебросить палку из правой руки в левую. И успел вовремя сунуть правую руку в карман. И опять-таки вовремя вытащить ее в таком месте, где он был не виден. И, следуя Московским правилам, избавиться от того, что он вытащил».
Удовлетворив свое упорное стремление выстраивать логическую цепь, Джордж Смайли осторожно ступил в высокую траву перед рощицей, намочив при этом брюки до колен. Целых полчаса, а то и больше он шарил по траве и среди опавших листьев, возвращался на прежнее место, ругал себя за неуклюжесть, бросал, снова принимался искать, отвечая прохожим, задававшим самые разные вопросы – от непристойных до указывавших на чрезмерное внимание. А двое буддистских монахов из местной семинарии – при полном параде: в шафрановых одеждах, ботинках на шнуровках и в шерстяных вязаных шапочках – даже предложили ему помочь. Смайли вежливо отказался. Он нашел два порванных воздушных змея, множество банок из-под кока-колы. Он нашел листки с изображением женского тела – одни в цвете, другие – черно-белые, вырванные из журналов. Он нашел старую черную туфлю для бега и куски старого, обгоревшего одеяла. Он нашел четыре бутылки из-под пива и четыре пустые пачки сигарет, такие промокшие и старые, что, взглянув на них, тут же их выбросил. А между сучьями в развилке, там, где ветка примыкает к стволу, – пятую или, вернее, десятую пачку «Голуаз-Капораль», с фильтром и со штампом беспошлинной торговли – не пустую и относительно сухую. Смайли потянулся к ней, словно к запретному плоду, но, как и запретный плод, пачка была для него недосягаема. Он подпрыгнул и почувствовал, что разорвал мышцы на спине, – они разошлись, и спина у него потом болела еще очень долго. Он громко выругался: «Вот черт» – и потер больное место, как сделала бы Остракова. Две машинистки по пути на работу утешили его своим хихиканьем. Смайли нашел палку, сдернул с ветки пачку и вскрыл ее. Там было четыре сигареты.
А за этими четырьмя сигаретами, полускрытое, но защищенное его собственным целлофаном нечто знакомое, до чего Смайли не посмел даже дотронуться своими мокрыми и дрожавшими пальцами. Нечто, на что он не смел даже взгляд бросить, пока не выйдет из этого жуткого места, где хихикающие машинистки и буддистские монахи топтали в своем неведении землю, на которой умер Владимир.
«У них одно доказательство, у меня – другое, – мелькнуло у него в голове, – я разделил наследие старика с его убийцами».
* * *
Бросая вызов транспорту, Смайли спустился по узкой дороге с холма и вышел наконец на Саус-энд-Грин, где рассчитывал найти кафе и выпить чаю. Не найдя ни одного, которое работало бы в такую рань, он уселся на скамью напротив киношки и уставился на старый мраморный фонтан и две красные телефонные будки, одна грязнее другой. Моросил теплый дождик, несколько лавочников вышли опустить навесы над входом, в гастрономический магазин привезли хлеб. Смайли сидел нахохлившись, и мокрые концы воротника макинтоша упирались в его небритые щеки всякий раз, как он поворачивал голову. «Ради всего святого, поскорби же наконец! – воскликнула как-то Энн, придя в ярость от его внешнего спокойствия после смерти еще одного друга. – Если ты не горюешь по умершим, то как ты можешь любить живых». Сидя сейчас на скамье, обдумывая свои дальнейшие шаги, Смайли дал ей ответ, которого не мог тогда найти. «Ты не права, – мысленно обратился он к ней. – Я искренне скорблю по умершим и в данный момент глубоко скорблю по Владимиру. Вот любить живых – это для меня иногда проблема».
