Гаджи остановился у самого трапа, раскуривая трубку.
— Смотри, какой босс, — сказал один парень другому.
Гаджи будто услышал, что речь о нем, и посмотрел в ту сторону.
Девчонки были разными — яркие блондинки и жгучие брюнетки. У одной — совсем крохи — в стороны торчали короткие смешные косички.
Гаджи смотрел на ребят. Он не мог оторвать от них взгляда, хоть его остановка у трапа и вызвала затор. Может быть… Быть может, среди них сын… Тофик…
Какой он теперь? Как этот — в клетчатой навыпуск рубашке? Или как тот — высокий, статный, что обнял за плечи девушку, объясняя что-то?
Гаджи хотел разглядеть их получше. Но едва взгляд останавливался на лицах, они расплывались, становились туманными, будто глядел он сквозь мокрое стекло. Воображение и реальность не совмещались в единый зрительный образ.
77
Парк жил обычной вечерней жизнью.
Хохотали девушки, раскачиваясь на качелях, — лодка взлетала высоко-высоко, казалось, к самому небу.
Старик бил деревянным молотом по силомеру — он был настоящий пехлеван.
Ударил какой-то парень.
Кругом смеялись.
Парень смущенно отошел от аттракциона.
Старик поглаживал усы.
На площадке, ярко освещенной фонарями, шахматисты строили свои хитроумные козни.
В конце аллеи светилась раковина летней эстрады. На скамейках было полно народу. Те, кому не хватило мест, стояли вокруг.
Подошли туристы.
На эстраде — несколько человек — двое военных и еще какие-то люди в обычных костюмах с орденами на лацканах.
Тот, кто был на трибуне, говорил:
— …Но главным было не желание выжить любой ценой. Главное — это бороться до последней капли крови.
Девушка-гид, сопровождавшая туристов, сказала:
— Здесь встреча с ветеранами войны. У нас такие часто устраиваются.
Туристы понимающе закивали. Гаджи слушал очень внимательно.
— Условия в лагере были ужасными, — продолжал ветеран. — Побои, карцер, расстрелы. Но люди держались, — ветеран жестикулировал одной рукой, другая была неподвижна: протез. — Только презренные отщепенцы пошли в услужение к гитлеровцам. Но таких оказались единицы. После войны некоторые из них испытали на себе кару за предательство, а кое-кто убежал со своими хозяевами — так и доживают свой век, прислуживая и пресмыкаясь…
Гаджи перевел взгляд.
По другую сторону скамеек собралась молодежь. И опять, как только Гаджи пытался рассмотреть лица ребят, они расплывались, а в «фокусе» оставались только фигуры, рубашки, брюки.
— Пойдем дальше? — спросила девушка-гид. Ей показалось, что выступление ветерана не очень интересует туристов. Она была совсем молоденькой, очень смешливой.
И когда увидела, как задумчив Гаджи, взяла его под руку:
— Грустить не годится. По дому соскучились?.. Пойдемте кататься на чертовом колесе.
— На чертовом? — переспросил Гаджи. — Если на чертовом — хоть всю жизнь. Конечно, если кому-то это принесет радость.
И они заспешили вслед группе.
78
Город сверкал миллионами огней. Они описывали дугу вдоль берега, поднимались вверх. Самые последние перекликались со звездами. И нельзя было определить, где кончаются дома и начинается небо.
С моря дул ветер.
Скамейки пустовали. Ветер раскладывал на них опадающие листья. Вон на той аллее он впервые сказал Тамаре: — А ты мне нужна. Понимаешь, нужна. Я без тебя не могу.
И поцеловал, будто клюнул, не то в лоб, не то в щеку.
79
…Гаджи увидел дом, стоящий в глубине улицы, за оградой. Темно-красная табличка: «Районный комитет ЛКСМАз».
Здесь его принимали в комсомол.
Было очень торжественно и парадно.
Потом, вывалившись на улицу, они шли по мостовой и пели:
Если завтра война,
Если завтра в поход,
Если темная сила нагрянет,
Как один человек
Весь советский народ
За Свободную Родину встанет..
80
Он шел медленно.
Площадь перед памятником Неизвестному солдату. Вечный огонь пел гимн торжеству жизни.
Гаджи смотрел на дома, что недавно выросли здесь. На брусчатку, квадраты которой сужались вдали, растворяясь в сумраке ночи. На Вечный огонь, трепещущий и рождающий трепещущие тени.
Он стоял неподвижно, не поворачивая головы, чуть-чуть приподняв ее и сжав кулаки.
Он не видел сейчас памятника, а то бы переменил позу.
Он стоял так же, как бронзовый монумент.
Может, в этом не было случайности? Может, скульптор угадал, как должен стоять Герой, придя на эту площадь?
Где-то били куранты.
По брусчатке бухали шаги Гаджи, словно сам он был сделан из того же металла, что и монумент.
Твердый шаг скрадывал и возраст, и тяжесть, взваленную на плечи, и мучительную боль разлуки с Родиной.
Неизвестный солдат смотрел ему вслед, словно салютовал герою-однополчанину.
81
Дождь, нежданный-негаданный, обрушился на город. Стало холодно, промозгло, как всегда осенью.
Ветер рвал листву.
Мрачные бурунчики с белыми гребешками наваливались на набережную, которая была безлюдной, а потому выглядела сиротливо.
Сумерки подчеркивали мрачноватый городской пейзаж. Небо совсем потемнело. И тогда вспыхнули электрические огни, мириадами точек отразившись в мокром асфальте.
Молодой человек, видимо гид, подошел к Гаджи, сидевшему в гостиничном вестибюле.
— Пожалуйста, машина у подъезда.
— Благодарю, — сказал Гаджи.
Он вышел из гостиницы. Не надевая шляпы, направился к «Волге»,
Чтобы лучше рассмотреть пассажира, шофер поправил зеркальце. Потом он долго не попадал ключом в замок зажигания. Лишь спустя минуту машина развернулась и пошла вдоль набережной.
— Здравствуй, Гаджи, — сказал шофер. Голос выдал волнение. — Здравствуй. — Машина свернула к тротуару, остановилась. — Садись вперед.
— Сейчас… — Гаджи откинулся на спинку, не в силах шевельнуться. Он ждал этой встречи, надеялся на нее, мечтал о ней. И все же она пришла внезапно.
С трудом вышел из машины, чтобы пересесть на перед нее сиденье.
— Здравствуйте, майор Лавров.
— Генерал-майор, товарищ полковник.
— Не знал.
— И не мог. Тебе только сегодня присвоили. И это — сегодня.
Лавров протянул Гаджи кожаную коробочку. На алом бархате лежал орден Красного Знамени. Они молчали. Потом Гаджи сказал;
— По поводу эс сто четвертого и эс двадцать восьмого. Я считаю…
Лавров перебил:
— Не будем о делах… Как ты?
