— Руку отлежал, — соврал Роберт, дабы избавиться от лишних расспросов — и без того было муторно.
Повернулся на другой бок, закрыл глаза, стараясь забыться во сне, но мысль о предстоящем убийстве терзала его, не давая сосредоточиться ни на чем другом.
Всю неделю, прошедшую после разговора с Гарри, он провел как в угаре, действуя по инерции, — работал, машинально укладывая кирпичи на подушку раствора, которую наносил Джон; много курил безо всякого удовольствия — воистину по привычке; сидел вечерами в клубе, слушая и не воспринимая гудевшие вокруг разговоры; а когда, пытаясь отвлечься, брал в руки газету, кричащие заголовки не вызывали абсолютно никаких ассоциаций. Он по нескольку раз перечитывал одни и те же строки, но буквы оставались мертвыми, и он никак не мог понять суть прочитанного.
Роберт лежал неподвижно, и если бы не широко раскрытые глаза, со стороны могло бы показаться, что он спит.
«Он же предатель, иуда, подлец; он чуть не погубил Бена. Не я, так другой — все равно ему не жить…» — искал Роберт успокоения, однако успокоение не приходило. Как тут успокоиться, когда самому себе боишься признаться, что не вера в справедливость шага, на который ты решился, а один лишь страх перед одиночеством побудил тебя принять предложение Гарри.
Тогда, в машине, нужно было сделать выбор. Роберт просто выбрал из двух зол, как ему думалось, меньшее. Но теперь…
«А если не удастся скрыться? — подумал он, и сердце его сжалось. — Что будет с Пат? Когда увижу ее снова? И надо же так случиться, что, вернувшись из Гринэм-Коммон, мы провели вечер в том же ресторане, где отмечали окончание колледжа. Будто точку поставили на всем, о чем мечтали когда-то… Словно высоко-высоко сияла счастливая звезда и вот погасла…»
Роберта охватила непонятная апатия. Он почувствовал вдруг полное безразличие ко всему на свете, и сразу же сердце забилось ровно, словно его заморозили изнутри. Он зябко поежился и уснул. Вернее, провалился в глухую черную пропасть — единственный желанный приют.
— Не будите, — сказал Джон, когда Лоренс направился к Роберту, чтобы вытряхнуть его из спального мешка. — Опять стонал всю ночь. Пусть еще поспит парень — доберет за бессонную ночь.
— Не завидую я твоей работенке, Фрэд, — прервал затянувшуюся паузу Симмонс, отрывая глаза от однообразного мельтешения за окном «Бентли» аккуратных домиков и ухоженных зеленых газонов, ровными лужицами наплывавших на асфальт тротуаров. — Не обижайся, но я не понимаю, какую радость ты, боевой офицер, находишь во всем этом — слежке, подслушивании, копании в грязном белье. Мне кажется, борьбу нужно начинать с другого конца — не с репрессий против участников антивоенных митингов, демонстраций или преследования бастующих шахтеров, а с исследования причин, побуждающих людей к подобным действиям…
Харст тяжело вздохнул, промокнув носовым платком взмокший розовый лоб.
— Опять ты за прежнее, Джонни. Если бы я не знал тебя столько лет, то мог бы подумать, ты и впрямь красный, слепо уверовавший в болтовню левой прессы. Ты у себя в Штатах давно привык и к демонстрациям, и к забастовкам, и не замечаешь того, что они — высочайшее проявление демократизма нашего общества.
Симмонс усмехнулся с независимым видом.
— Прошу тебя, Фрэд, — язвительно прищурился он. — Я не мальчик, а ты не наш президент. Давай не будем морочить друг другу мозги. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, — весь ваш репрессивный аппарат занят делом недостойным и грязным.
— Боюсь, у тебя искаженное представление о нашей работе. ^ — Харст на треть опустил стекло, и в салон машины с силой ворвался ветер. — Не буду оправдывать полицию — там действительно полно разного сброда. Мне по роду службы приходится иногда иметь дело с нашими прелестными «бобби», и, поверь, ощущение не из самых приятных. Взятки, коррупция! все куплено снизу доверху. Большую часть давно пора разогнать, но где найти более достойных? И где гарантия, что эти более достойные, не начнут брать взятки с не меньшей алчностью?
Машина пересекла железнодорожный переезд, потом побежала по дороге, петлявшей среди невысоких холмов.
— Мы же заняты другим, — говорил Харст. — Кто-то обязан охранять демократические права и безопасность тех самых участников антивоенных демонстраций и забастовщиков, тобою упомянутых. Нельзя допустить, чтобы горстка террористов, пользуясь тем, что живет в свободном мире, творила бесчинства, убивала, подрывала устои общества. Демократия хороша только тогда, когда умеет себя защитить. Это наш, а если хочешь — то и мой личный долг.
Симмонс ничего не ответил.
Они молча проехали несколько миль. Затем Харст подался вдруг вперед, нажал кнопку, вмонтированную в спинку переднего сиденья. Тотчас с мягким шорохом поползло верх толстое стекло, отгораживая их от водителя и сидящего с ним рядом Стива Уиндема.
— Если желаешь, — снова заговорил Харст, дождавшись, когда стекло поднялось доверху, — я могу посвятить тебя в кое-что из секретных документов, касающихся моей работы. И это, уверен, наведет порядок не только в твоей голове, но и в головах многих, тебе подобных. Представь, новый фильм Симмонса — «Тайны английских спецслужб…». Звучит, а? — бросил он взгляд на Симмонса.
— Ничего, — кивнул Джонни, даже не взглянув на Харста. — Тривиально, но интригующе, — добавил он, не поднимая головы и тут же всем телом повернулся к Харсту. — Ас чего вдруг такая щедрость?
Харст вызывающе ответил Симмонсу взглядом на взгляд.
— Мне надоело, — произнес он с самодовольной снисходительностью, — что мистер Симмонс с единомышленниками считают, будто старик Харст попусту коптит небо. Что же касается начальства… Через пару недель я собираюсь подать в отставку, так что терять мне нечего.
Он ладонью провел по редким волосам, помолчал, как бы колеблясь, продолжать или нет, и наконец, решившись, сказал, несколько понизив голос:
— Сегодня у тебя есть шанс получить первые факты. Нам стало известно, что боевики из террористической организации «Воины революции», планируют совершить в Соунси политическое убийство. Наша задача — обезвредить их, взяв с поличным. Мои люди уже там…
В этот момент мимо пронесся белый «лендровер». Обогнав их на бешеной скорости, он хлестанул по стеклам мелким песком.
— Есть же такие болваны, — процедил сквозь зубы Харст, недобрым взглядом провожая удалявшийся автомобиль. Затем поднял стекло дверцы. В салоне стало тихо и не пыльно.
Роберт проснулся от духоты. В мозгу будто застряла тупая заноза, и, утираясь полотенцем, он долго пытался сообразить, что за странный шум и музыка доносятся снаружи
