в стороне, отдышавшись, он решил остаться здесь до конца дня. Нашел возле двух обделенных вниманием кабинетов свободную лавку, уселся на нее, вытащив бумагу, выданную ему товарищем Шутовым для защиты от снующей туда-сюда бабы Фроси.
– ‘’Дождусь товарища Калакакина‘’ – решил Рыжая борода.
…Профессор Смышляев находился дома, в дверь несколько раз звонили, но он не открывал. Третий звонок был коротким, после него, за дверью раздался голос.
– Иннокентий Иванович откройте, пожалуйста, это я Владик Абрамович.
Профессор отворил дверь. Перед ним предстал молодой, но заметно плешивый человек в маленьких круглых очках. Кожа бледная, несмотря на врожденные оттенки темноты, которые просматривались в остатках волос, бровях и малюсенькой растительности под носом.
– Заходи – пробурчал Смышляев.
– Я Иннокентий Иванович, хочу у вас сахара попросить, точнее, обменять на муку, если это возможно. Не могу без сахара, а мука мне не нужна. Ракель ушла от меня, вы знаете с этим красноармейцем Будрамисом. Готовить я собственно ничего не умею…
– Ну, это вы зря голубчик. Мука нужна всегда. А готовить из муки я вас научу, это дело нехитрое, лишь была бы мука.
Владик Абрамович уселся у окна, которое выходило на складские строения, что размещались через дорогу. Склады были заперты, снег занес подходы к огромным железным воротам в количестве пяти штук. Параллельно воротам проходила вытоптанная в снегу тропинка по которой взад вперед ходил пожилой мужик в буденовке и с винтовкой за плечом.
– Как вы думаете, что там у них? – спросил Владик Абрамович.
– Не знаю – откровенно ответил профессор.
– Алексей Нилович говорил, что они, вроде туда, притащили множество винтовок, пулеметов, патронов из Красноярска. После сдачи в плен, какого-то генерала.
– Зиневича – пояснил Смышляев.
– Неудивительно, поэтому и ходят днем и ночью караульные с оружием. Хотя если честно, то и на любом складе хоть с провизией или с мануфактурой такая же картина – продолжил Смышляев.
– Нет, здесь их целый взвод, смена на смену. Вон в избушке бабки Колточихи сидят, а на обычных складах, там вроде они по одному.
– Нам-то до этого чего. Вы же не состоите в каком-нибудь контр-эсеро, учредительном союзе – засмеялся профессор.
– Нет что вы доктор. Упаси меня от этого. Страшно об таких вещах даже подумать.
– Это точно – согласился Смышляев.
Отсыпав в баночку немного сахару, Смышляев поставил ее возле Владика Абрамовича.
– Что собираетесь делать любезный, вы ведь еще молодой человек. Нужно как-то определяться. Мне вот пришло письмо от Сергея Серафимовича, зовут на медицинскую службу. Биография у меня чиста, с колчаками дело имел только по рабочей необходимости. Так что, видимо, нужно возвращаться к работе.
– Иннокентий Иванович, а если они вспомнят вам лето восемнадцатого года, вы же тогда в делегацию входили, которая к генералу Гайде ездила – испуганным шепотом спросил Владик Абрамович.
– А что остается? Скажите мой любезный, собрать вещички и на перекладных к братьям Меркуловым, что ли?
– Не получится, Иннокентий Иванович, по всем железным путям сейчас бандиты Блюхера разместились, не считая местных товарищей. Те, что с Блюхером чисто звери, люди рассказывали. Они человека не проверяют, им внешнего вида достаточно, чтобы в расход отправить.
– Ну, это уже слишком, собирают от страха. Как известно у страха глазенки большие
Иннокентий Иванович ежась в валенках и меховой безрукавке, налил Владику горячую жидкость похожую на чай. Красноармеец продолжал ходить. Иногда он менял пропорции роста и веса, выражение и черты лица, но ходил с той же винтовкой, и по той же тропинке. Вечер сгущался на глазах.
– Страшно – сказал Владик Абрамович.
– Чего это ты – посмотрел на него профессор.
– Вчера ничего не слышали в доме?
– Нет, вчера ходил к знакомым на Почтамсткую.
В этот момент в дверь раздался наглый звонок короткими трелями. Владик Абрамович застыл в напряжении. Смышляев глубоко выдохнув, пошел открывать.
– Заходите любезный Эдуард Арсеньевич.
От мягкого голоса доктора, Владик Абрамович облегченно перевел дух. В кухню вошел мужчина средних лет, учтиво поздоровался с Владиком, после чего сел на маленький кожаный диванчик.
– Рассказывайте, не тяните, что там у вас, мой дорогой – спросил Смышляев.
– Все хорошо, тот человек, точнее Кусков Андрей Павлович сегодня был в исполкоме. Сейчас он у меня в квартире и очень скоро ему вернут корову.
– Очень хорошо – улыбнулся Смышляев.
– Я на радостях раздобыл прекрасного самогона, правда я не пробовал, но наши сотрудники берут только у деда Феоктиста.
Товарищ Калакакин поставил на стол бутылку зеленого цвета.
– Что ж думаю, это можно обмыть – произнес доктор.
Владик Абрамович заерзал на стуле, собираясь уходить.
– Я, пожалуй, пойду, то как-то неудобно – пропищал он.
– Оставайся Владик, думаю, Эдуард Арсеньевич будет не против.
Прошел час или чуть больше, звезды совместно с луной освещали улицу неподалеку от замерзшей льдом небольшой речки. Снег скрипел под колесами телег, кто-то орал, что-то пьяным голосом. После его воплей, раздавались развязанные алкоголем визжащие голоса баб. В некоторых окнах горел свет, другие скрывали за собой темноту, но каждое из них было разрисовано таинственными узорами неповторимого орнамента в подарок от самого ‘’деда мороза‘’. Каждый помнит их из глубины милого сердцу детства, не замечает взрослым, но помнит обязательно. Вот и товарищ Калакакин осоловевшими глазами, разбирал геометрические линии, почти рукотворной формы на замерзшем окне.
– Так все-таки Владик дорогой, ты мне не ответил, чем думаешь заниматься – доктор, как и все уже, расслабился от выпитого самогона.
– Не знаю, нужно куда-то определяться на службу.
– А кем вы до этого служили? – спросил Владика, Калакакин.
– Бухгалтером был, у одного известного купца.
– Так это же хорошо. Служили у эксплуататора за гроши, конечно, не конюхом или дворником, но все же. В армии адмирала я думаю, вы не были?
– Нет, конечно, по состоянию здоровья. Хотя летом девятнадцатого мне пришлось трижды пройти комиссию и, в конечном итоге расстаться с маменькиной брошью, большой цены, и с большим рубином.
Профессор или доктор Смышляев сильно охмелел, затопленная драгоценными дровами печка нагрела квартиру, вместе с ней и выпивающих товарищей. Иннокентий Иванович обратился к Эдуарду Арсеньевичу, когда тот наполнил стаканы.
– Понимаете Эдя, здесь страшно не от того, что грязно и в магазинах ничего нет. Это все ерунда и без этого можно прожить.
Иннокентий Иванович чесал волосатый живот, немного пошатываясь на колченогом табурете. Над его головой висела электрическая лампочка в ажурном плафоне. Тепло от печки окончательно заморозило окошки.
– От чего же страшно? – заговорщицки прошептал Эдуард, глядя в мутноватые глаза доктора.
Тот склонился к Эдуарду ближе, их лбы почти столкнулись друг с другом.
– Здесь все по-настоящему, все по настоящему – зловеще прошептал доктор.
– Вот мой сосед Владик Абрамович всю свою квартиру вынес на базар. Остались только голые стены с потолками, а в углу устроил что-то вроде божницы, правда, со своими иудейскими богами. Он молиться им, чтобы они его забрали в земли обетованные – продолжил доктор.
Владик Абрамович заснул, клюнув длинным
