Вслед за ними из ресторана высыпала толпа, сквозь которую протиснулся старый негр в полицейской форме и, обняв мексиканца за влажные от пота плечи, начал убеждать:
– Ну-ну, чико, посиди спокойно! Здесь мягко! Подумаешь, девчонку не поделили! Найдешь еще, карахо! Посмотри, сколько их здесь! – Полицейский еще не знал графа в лицо и решил, что это обычная стычка из-за женщины.
Но упоминание о «девчонке» подействовало на брюнета как красная тряпка на быка. Он вскочил, закатил полицейскому затрещину и бросился на графа.
И тут началось необъяснимое. Граф остался стоять на месте, а брюнет шлепнулся на траву. Потом повторилось то же самое. Граф стоял на месте и приятно улыбался, брюнет подбегал к нему, замахивался кулаком и падал довольно далеко от графа, причем постороннему зрителю было совершенно непонятно, почему мексиканец падает. Бывший свидетелем этого странного поединка Роберто Кастельянос любил рассказывать, что это было похоже на сказку или сон.
Граф использовал движение, позаимствованное им из таиландского бокса и отработанное до уровня рефлекса. Человек, который хочет ударить, должен опереться на ногу, обязательно на одну. В этот момент по опорной ноге наносится резкий удар ступней, лишающий противника, уже наносящего удар, точки опоры, в результате чего вся сила его удара «уходит в полет». Чем сильнее удар нападающего, тем продолжительнее полет.
Несколько раз в жизни графу приходилось принимать участие в драке, и он всегда пользовался этим приемом, изматывая противника. Все случаи подобных поединков происходили в Сан-Франциско – граф несколько раз вмешивался в уличные инциденты, причем всегда обижали не его, а каких-то незнакомых ему людей. Впрочем, его самого дважды грабили наркоманы, оба раза угрожая ножом, но граф не оказывал грабителям никакого сопротивления. В полицию он тоже не заявлял. Наркоманы всегда вызывали у графа острую жалость…
Мексиканец обессилел. Он лежал на траве и уже не ругался, не кричал, а только смотрел на графа недоумевающим мутным взглядом больших красивых черных глаз. Потом он встал, пошатываясь, подошел к Аните, сказал ей, что сейчас они уходят и что она должна расплатиться с официантом. В ответ на это Анита рассмеялась в лицо жгучему другу и сказала, что она остается. Потом подбежала к графу и начала охать, увидев синяк на его подбородке, хотя у нее самой на щеке краснел отпечаток пятерни брюнета.
Граф попросил официанта завернуть в салфетку кусок льда для сеньориты и отправился в зал заканчивать ужин. Жгучий брюнет обиженно посмотрел им вслед и медленно пошел прочь.
В зале десятки людей улыбались графу, китайские официанты таяли от счастья и восхищения, восклицая на ломаном английском: «Кун-фу – чайниз боксинг!»1 Так гордые китайцы старались донести до сознания посетителей ресторана «Лай-лай», что именно мудрое и вечное, как мир, искусство кун-фу стало причиной победы графа. Непосредственные американцы хватали графа за руки, хлопали по плечам и возбужденно галдели.
Спокойным оставался только сам виновник торжества. Он рассмеялся, лишь когда старый полицейский, перекрикивая всех, стал доказывать:
– Этот маленький сеньор, чикос, стоит десяти больших! Вы видели, как он швырял этого болвана! Сеньор даже пальцем не пошевелил, чикос! А этот козел весь газон носом распахал! – И старый негр в полицейской форме складывал из пальцев что-то похожее на козью морду с рогами и радостно показывал залу. Этот жест в сочетании со словами «козел» на языке Эль-Параисо означал «рогоносец».
Из ресторана граф и Анита вышли уже друзьями. Граф обладал способностью располагать к себе людей с самой первой произнесенной им фразы. Он привез Аниту к себе домой, так как она жила со знойным мексиканцем в одном номере. Спокойно и просто граф предложил Аните переночевать в своем доме, постелил ей постель, отвел в ванную, а сам спустился вниз и лег спать на жесткой кушетке.
Но Анита решила судьбу этой ночи по-своему. Граф уже начал засыпать, когда сверху донеслись звонкие рыдания. Он поднялся наверх успокоить Аниту и продолжал делать это до самого утра…
Утром граф оставил Аниту спящей и отправился в клинику, а вернувшись в полдень, нашел ее в бикини и в фартуке, заканчивающей готовить прекрасный мексиканский обед. Это, как иногда говорил потом граф, и решило его судьбу. Анита в фартуке и бикини была неотразима, обед был удивительно вкусным или казался таковым. После обеда, как бы на десерт, он узнал, что Анита уже утрясла все проблемы с темпераментным мексиканцем по телефону и что ее вещи вот-вот доставят из гостиницы. Расстроенный бывший друг вылетает первым же рейсом в Мехико и ужасно жалеет по телефону, что у него под рукой нет любимого револьвера, иначе перед отъездом он сделал бы из Аниты мелкое решето.
– Нам очень повезло, что здесь нельзя купить пистолет! – сказала Анита тогда за первым семейным обедом. – Он добрый малый, но опасен, когда разозлится. Настоящий петух! Что бы ты сделал, если бы он сейчас вошел в дом с пистолетом?
– Пригласил бы пообедать с нами, – подумав, ответил граф.
Анита рассмеялась и, усевшись графу на колени, начала целовать его так вкусно, что обед пришлось отложить…
Они были необычной парой. Высокая, длинноногая и большеглазая Анита была бесспорной красавицей, чего нельзя было сказать о графе. Но странным казалось даже не это. Анита обладала сумбурным, взбалмошным характером, что никак не сочеталось со строгим и почти аскетическим обликом графа.
Они обвенчались через два месяца после рождения графини Люсии Сантос Родригес, в древнем католическом соборе Ринкон Иносенте, построенном чуть ли не до Колумба. Анита забеременела сразу, как только, по совету графа, перестала глотать противозачаточные таблетки. Первую половину беременности Анита провела в Мехико у родителей. Потом она прилетела в Ринкон Иносенте, и граф сам принимал роды, подбадривая и поддерживая Аниту, звонко кричавшую, что она сейчас умрет, до того самого момента, пока Люси не появилась на свет и не начала сердито пищать.
Рождение графини перевернуло весь мир Аниты. Первый год она не отходила от Люси ни на шаг, не доверяла ее никаким нянькам, находясь в состоянии постоянного, не прекращающегося восторга. Анита не выпускала девочку из рук, целовала ее десятки раз в день и иногда, втайне ото всех, облизывала ее языком так, как поступают со своими детенышами все мамы всех зверей. Прикасаясь языком к бархатистой коже Люси, Анита изнемогала от счастья, а графиня звонко хохотала. Графине было щекотно…
Восторг графа перед существованием собственного ребенка выражался в формах более сдержанных. Аните не приходилось думать ни о чем, кроме Люси, потому что все бесчисленные трудности и проблемы, неизбежно возникающие в жизни взрослых с появлением ребенка, граф решал сам, незаметно и просто. Настоящие проблемы начались, как только Анита перестала кормить Люси грудью и обрела относительную свободу.
