Любой, самый простой организм наделен способностью прогнозировать будущее, он чутко откликается на изменение условий. Любое улучшение условий вызывает рост численности популяции.
Вспышка жизни может быть такой интенсивной, что извечное равновесие окажется безвозвратно нарушенным. Тогда океан начнет стремительно меняться. Но как — этого никто не знал. Ведь океан был и частью планеты, и частью биосферы. И частью космоса.
Человек и стихии… Сначала — противоборство, потом — союз. А дальше, дальше?..
…Я часто оказывался в одиночестве. Размолвка была предрешена; нельзя ничего объяснить Валентине, пока она сама не почувствует правды. Я много читал, просматривал сводки информа, подремывал у себя в каюте, листал журналы с объемными иллюстрациями.
«Ронг сжал плечи Азолы. Ее охватило дотоле неведомое, пронзительное чувство. Сначала она хотела освободиться, но минуту спустя ее руки даже через легкий скафандр ощущают тепло его рук, и она стоит неподвижно с ним рядом, под молчаливыми сияющими звездами. Она думает о том, сколько в нем человеческого тепла и нежности…»
Я откладывал журнал и брался за следующий, потом возвращался к океану. Эфемерна основа всего сущего: без разной мелкоты вымерла бы колыбель жизни!
Любое дробление увеличивает поверхность. Заменив мысленно один крупный растительный организм множеством мелких, микроскопических, мы как бы существенно изменим условия протекания тех явлений и процессов, которым обязано все живое на нашей планете. Большая поверхность при том же весе это лучшее использование солнечного света и растворенных в морской воде минеральных веществ. Вполне реальные физические величины в таком мысленном эксперименте оборачиваются неожиданным результатом: микроскопические водоросли размножаются поистине с космической скоростью. Только ограниченные ресурсы минеральной пищи не дают «гигантам-невидимкам» перекрасить всю океанскую поверхность в зеленый цвет.
Не всегда радуют они глаз изумрудной чистотой окраски: снега Гренландии становятся иногда багровыми из-за массы красноватых водорослей, оранжевый и желтый оттенок придают они и водам Красного моря. Более крупные формы завоевывают озера, проливы, моря… И хотя они уступают своим микроскопическим собратьям в скорости роста и размножения, их нашествие носит иногда поистине глобальный характер. Новые условия, нарушения равновесия ведут к взрывоподобной «цепной реакции». Изучение таких ситуаций дало в руки человека ключ к богатствам морских лугов. Каждый управляемый «зеленый взрыв» приносит миллионы тонн белка. Когда-то ботаники обратили внимание на сине-зеленую водоросль — спирулину, сплошь покрывающую иногда водоемы в некоторых районах Африки. Там этот вид водорослей с незапамятных времен употребляется населением в пищу и продается на рынке. Никто не разводит спирулину, ее собирают с поверхности воды холстиной и высушивают на горячем песке. Для хорошего урожая спирулины нужно присутствие в воде бикарбоната натрия.
Отведав однажды вкусное блюдо из спирулины, профессор Леонард твердо уверовал, что африканские племена питаются как раз тем, чем цивилизованный мир будет питаться гораздо позднее, лет эдак через сто.
* * *
…Тихими вечерами, когда спадала жара, я ложился на выцветший брезент, что укрывал шлюпки, и смотрел в небо. Там постепенно обозначались белые узоры созвездий. «Гондвану» накрывала загадочная безлунная ночь. Нередко за кораблем тянулся огненный след. Светился планктон. На тралах, снастях, ловушках вспыхивал холодный огонь, стекавший на палубу вместе с водой.
Я молча наблюдал, как Энно помогал Соолли и Валентине. Несмотря на то что поиск велся автоматическими устройствами, оставалось и на их долю немало работы. Это была кропотливая работа! Соолли искала не новые виды морских организмов — отдельные клетки их. Найти же следовало клетки с числом делений, большим ста. Одноклеточные существа при каждом из своих бесконечных делений как бы уходили от смерти. Найти редкие аналоги таких «кирпичиков жизни» у сложно устроенных животных труднее, чем обнаружить звучащую песчинку.
Энно хотелось сделать когда-нибудь так, чтобы не только шельф, а весь океан был жизнеобилен. Что же для этого надо? Оказывается, свет. На глубине десятков метров вечный сумрак, еще ниже непроглядная темнота. Та зеленая пирамида — основа жизни, о которой я уже говорил, — вовсе не так уж высока. Вот если бы подать свет в средние и нижние слои воды! Фотосинтез разбудил бы новые горизонты. Но лучи поглощаются водой, и очень быстро. Как же быть? И тогда все вместе мы вспоминали о проекте «Берег Солнца». Первые статьи о нем были уже опубликованы. Свет можно подать туда, в недра океана. По волноводам, по оптическим волокнам…
…Удивительное дело — видеть Соолли, говорить с ней, не обмолвившись ни словом о странном ее двойнике! Нет, не допускала она никаких иных объяснений загадки живого: события могли развиваться только так, как я видел ее глазами на дне рождения. И никак иначе. Не стихией была для нее жизнь, а коллекцией любопытных, наполовину изученных экспонатов (среди которых был и я).
Выходило, что играл я с ней в прятки: ни слова, ни намека на гостью, похожую на нее и все же совсем другую. Я чувствовал неловкость, но не мог рассказать ей правду. И не мог после встречи с Аирой вспомнить ее настоящего лица: как будто навсегда стерлось оно в памяти и не видел я никогда того короткого фильма, который мне подарил Янков. Соолли и она — я почти не мог их теперь разделить, их образы сливались.
…Как-то Соолли спросила обо мне. И я потерялся. Кто я, что я? Право, я и сам задаю себе такие вопросы. Но отвечать на них… Я показал ей тех людей, с которыми мне хотелось бы быть после «Гондваны». Пусть эти люди живут лишь в воображении. Как я их видел, как представлял?.. Вот эти кадры.
Мне виделась опушка елового леса, косогор и ручей. Близился час сумеречного серого света, внизу, на траве, под ногами было уже темно, померкли оттенки зелени. Ровный матовый свет неба был близок, как в пасмурный день.
Тихо. Темные зубцы елей касались неба. Их бесконечный ряд слева пропадал за холмом, справа спускался к ручью, а дальше открывалась вырубка. Перед самой стеной леса — груда бревен.
Я сосредоточился и представил людей, сидящих на бревнах. Мне хотелось, чтобы они спели песню для Соолли. Я еще не знал, какая это будет песня. И вот она увидела их так, как будто они были живыми… Человек восемь сидели на бревнах, один стоял, держась за ствол одинокой березы, чуть в стороне от остальных. Больше я не смог бы удержать в памяти: ведь лица их должны быть настоящими, живыми, а это нелегко — видеть всех сразу. Тот, что стоял у березы, был молод, высок и светловолос, с худым лицом и чуть выдающимися скулами. В первом ряду сидели трое, руки их лежали на коленях, на них были пиджаки, темные косоворотки, сапоги. У одного потухшая папироса в руке. Они смотрели прямо на нас. За ними, выше, на бревнах сидели еще пятеро, черты их лиц едва различались в полусумраке.
