Но в «Лютеше» не принято кричать. Здесь принято шептать. Принято посмеиваться, прикрывая рот салфеткой; кивать, когда официант без спроса подливает вино; принято вести легкую беседу, независимо от того, что творится у тебя внутри, если даже твой брат сидит рядом и заигрывает с твоей девушкой; принято сдержанно сидеть, даже когда твоя девушка не возражает против ухаживания…
Бэйб сцепил пальцы на коленях.
Они уже пили красное бургундское. «Бон Марэ'62».
Бэйб осушил свой бокал и кивнул официанту, тот подлил еще.
Док улыбнулся Эльзе.
— Вы скучаете по своему дому? Где он? В Швейцарии?
— По-моему, все иногда скучают по дому. А вы?
— Я пытаюсь угадать, — сказал Док, — где же именно этот дом? Я плохо знаю Швейцарию. Цюрих да Женева — вот и все.
— Я не оттуда.
— Должны же вы быть откуда-нибудь?
— Крохотное местечко. Никому не известное.
Что это она вдруг засекретничала, удивился Бэйб. Она жила около озера Констанс, сама ему ведь говорила, почему бы и Доку не сказать?
— Готов спорить, вы бегаете на лыжах, — предположил Док, меняя тему разговора.
— Я швейцарка, этим все сказано.
— Не понял, — покачал головой Док.
— Был такой случай. Какой-то валлийский актер, не помню его имени… Он снимался в больших картинах, но их названий я тоже не помню… Совсем не умею рассказывать.
— Да, рассказываете вы неважно, — согласился Док.
Они оба рассмеялись.
— Не важно кто, может, и Дэвид Бартон. Предположим, это был Дэвид Бартон, он был из Уэльса, и его спросили о его роли в фильме или, может быть, в спектакле, не помню, или то, или другое…
— Вы отвратительно рассказываете, — заключил Док.
И опять они захихикали.
Бэйб взглянул в ее голубые глаза. Казалось, они никогда еще не были так прекрасны. Он боялся, что сотворит нечто ужасное, просто ужасное, поэтому изо всех сил стиснул ладони коленями.
— Не важно, что это было, пьеса или фильм, важно то, что по роли ему надо было петь, и вот продюсер или постановщик, кто-то из них, а может, оба вместе, они и спрашивают его, умеет ли он петь, а Бартон отвечает: «Я — валлиец, и этим все сказано».
— Не понял, — сказал Док.
— Валлийцы очень гордятся своей музыкальностью, — объяснила Эльза.
— А швейцарцы — умением ездить на лыжах. Теперь понял, — Док опорожнил свой бокал, заказал еще бутылку. — А где вы учились лыжам?
— Озеро Констанс. Рядом маленький городок, там я прожила всю свою жизнь.
— Бог ты мой! — воскликнул Док, оживляясь. — Я знаю это место. В нашей компании работает один лихой лыжник, и он уже плешь проел, простите, очень надоел всем своими разговорами о лыжах, о том, была ли снежная буря в Китубуле, какой глубины долина Скуар и как здорово подниматься на вертолете на канадские вершины и катиться оттуда по свежему снегу. Если вы думаете, что буровое оборудование — это скука, то вы бы послушали этого типа…
— Вы рассказываете еще хуже, чем я, — съязвила Эльза.
Док заржал. Сидящие за двумя соседними столами с испугом взглянули на него.
— Ох-ох, простите меня, но я уже дошел до главного. Любимое место этого лыжника — район озера Констанс, потому что там рядом Монт-Роз, прав я или не прав? Вы научились кататься на Монт-Роз, признавайтесь!
— Я восхищена, — согласилась Эльза.
— А рядом с Монт-Роз другая гора, Монт-Шарр, и она высокая, чуть выше Монт-Роз, прав я или нет?
— На все сто процентов, — подтвердила Эльза.
— Я все это придумал, — вдруг сознался Док.
— Что «все»? — удивилась Эльза.
— Нет никакого лыжника, нет никакой горы Монт-Роз рядом с озером Констанс, горы Монт-Шарр тоже нет, прав я или нет?
Эльза молчала.
Бэйб, онемев, смотрел на обоих.
Он не понимал, что происходит, но, что бы там ни было, лучше в уж Док и дальше гладил ее руки.
— Я много ездил в Швейцарию по службе и хорошо знаю эту страну, я знаю, как там говорят, вы не швейцарка.
— Нет.
— Кто вы?
— Не можете определить по акценту?
— Немка. Немка, и вам не двадцать пять. Тридцать?
— Тридцать два. Что вы еще хотите знать?
— Когда заканчивается ваш контракт на работе?
Эльза помолчала и произнесла очень тихо:
— Почему вы издеваетесь надо мной?
— Многие иностранцы стремятся к браку с американцами. Иногда у них все в порядке, даже с законом, а иногда браки не совсем удачные.
— Так, значит, вы думаете?! Я заманиваю вашего брата? Могли бы встретиться со мной наедине и расспросить.
— Смысла нет, — спокойно возразил Док. — Если вы не сказали правду раньше, зачем это вдруг говорить ее теперь?
Эльза выскочила из комнатки, Бэйб устремился было за ней, но Док крепко схватил его за руку.
— Пусть убегает.
Бэйб рванулся.
— Почему? Потому что ты так хочешь?
— Ради тебя же.
— Чепуха!
— Только ради тебя. — Док держал его крепко, и Бэйб не мог вырваться. — Я много ездил по миру, я знаю людей. Миллионы проходимцев хотят поселиться здесь и идут ради этого на все.
— Я не просил твоего одобрения.
— Ты еще спасибо мне скажешь. Я раскусил ее с первого взгляда. Да нет, черт возьми! Я понял все из твоего письма. Не влюбляются так друг в друга, вот если только один очень старается…
— Ты не знаешь…
— Знаю, знаю, черт возьми, поверь мне!
— Поверить?! Сначала ты выворачиваешь ее наизнанку, а потом подставляешь ножку.
— Это всего лишь тактика: сначала размягчить — и поймать врасплох.
Док сжал руку Бэйба сильнее. Стало больно. Они стояли и, перебивая друг друга, шептали в тишине кабинета.
— Нельзя всем говорить правду, кое-что надо и попридержать. Я искренне просил тебя поехать в Вашингтон. Если бы я сказал, что получил твое письмо про парк, ты бы подумал, что я испугался, но я не хочу ранить тебя жалостью. Я получил твое письмо, знал о бандитах… Не врал и не вру, когда говорю тебе: брось ее, она не любит тебя, забудь ее.
— Ты не знаешь, что…
— Я знаю. Думай головой! Она же красавица — зачем ты ей нежен?
— Я люблю ее! — крикнул Бэйб, вырвался и бросился через зал. Он врезался в официанта с подносом, споткнулся, полетел дальше. Вниз, по ступенькам, через две, три, бегом, спотыкаясь, мимо бара, в октябрьский вечер, на тротуар, рванулся в сторону, в другую, сел в такси и помчался к Эльзе домой.
Он упрямо нажимал на звонок ее двери, снова и снова, но тщетно. Он звонил еще — тишина, никого, ничего… Может, он обогнал ее, она еще добирается? Нет, она вообще не поехала домой. Она ведь думает, что это он все подстроил, уничтожил ее. Где она сейчас? Сидит в кино, не глядя на экран? О многом ей теперь надо подумать.
