конечно, никак не значит, что нас не попытаются прикончить и наличные эсэсовцы, если только к тому представится хоть малейшая возможность. И уверяю вас, мистер Фламмери, уж они-то не посчитаются с тем, что ваши фирмы больше полувека поддерживают теснейшие деловые связи по части торговли взрывчатыми веществами. Я пока еще очень немного знаю. Для того чтобы узнать больше, мне требуется ваше обещание, что вы впредь до моей санкции не будете вступать с пленными ни в какие переговоры. Поверьте моему слову, я нисколько не преувеличиваю.
Его слова, кажется, произвели впечатление.
— С минуты на минуту, — продолжал он, — может вернуться четвертый эсэсовец. Он ушел вниз за провизией и водой. Он вооружен. Ясно, что на свободе его нельзя оставлять. Его нужно как можно скорее поймать. Поймать его можно только, если захватить врасплох.
Лужайка, ставшая местом описанных выше событий, завершала собой северную часть острова, охватившего зеленым полукольцом просторную и глубокую бухту бирюзовой синевы. Его берега, покрытые светло-серым гравием до наиболее высокой линии прилива, дальше почти сразу переходили в гористый, обильно поросший лесом амфитеатр, напоминая гигантскую полуразбитую миску, из которой чудом не выплескивалась вода. Оба рога этого растянувшегося километров на пятнадцать каменистого полумесяца обрывались высокими и крутыми мысами.
Сама по себе площадка Северного мыса была невелика — не более трех-четырех тысяч квадратных метров. Если бы не покрывавшая ее густая трава, пестревшая диковинными и очень пышными цветами, и если бы не обрамлявшие ее кустарники и деревья неизвестных Егорычеву пород, он сказал бы, что она напоминает ему площадку на балаклавской скале перед знаменитой генуэзской башней, на которой ему пришлось повоевать ранней весной памятного тысяча девятьсот сорок второго года. Только та площадка была больше вытянута в длину и значительно менее уютна, возможно потому, что на нее ежедневно падало в среднем двести — триста фашистских снарядов и мин. Здесь же царила блаженная тишина, не нарушаемая, а как бы еще более подчеркиваемая пением птиц и домовитым треском цикад.
В Балаклаве, как и во всем Севастопольском укрепленном районе, птиц весной тысяча девятьсот сорок второго года не было. Их разогнала война.
С точки зрения безопасности площадка, на юго-восточной окраине которой залегли в засаде Егорычев и Мообс, удовлетворяла самым придирчивым требованиям. С юга, запада и северо-востока ее ограничивали отвесные обрывы, с севера — крутая скала с единственной известной уже нам расселиной, через которую открывался весьма сомнительный доступ на площадку, да и то с внешней стороны острова, с моря. Дорога к ней из расселины в значительной своей части просматривалась сверху. Достаточно было одного человека с автоматом, чтобы накрепко запереть этот проход. Собственно, не требовалось никакого оружия. Стоило только вовремя столкнуть несколько камней в расселину, и они сами, со все возрастающей скоростью и силой, покатятся вниз, давя и сметая все на своем пути.
Егорычеву стало даже несколько не по себе при мысли, что случилось бы с ним и его спутниками, если бы Кумахер на секунду отвлекся от своей зарядки и прислушался к движению по расселине. Камней под рукой у него было более чем довольно для того, чтобы от всех пятерых осталось только мокрое место.
Только с юго-восточной стороны лужайки убегала вниз по сравнительно неширокой перемычке узкая и извилистая тропинка, петлявшая среди залитой солнцем густой тропической чащи, пока где-то далеко внизу, сразу за речонкой, походившей издали на металлический браслет для часов, окончательно не пропадала среди деревьев.
По ней и должно было ждать возвращавшегося ефрейтора Сморке. Сомнительно, чтобы туда, в долину, донеслись негромкие звуки пистолетной стрельбы в полузакрытой пещере. Вряд ли он мог слышать и предсмертный вопль своего коллеги Шварца, который и падал-то к тому же не в сторону долины, а с внешнего, обращенного в океан обрыва.
Скорей бы уж он возвращался, этот последний представитель разгромленного эсэсовского гарнизона!
Теперь, когда так удачно и относительно легко были обезврежены первые три эсэсовца Егорычев не сомневался, что и с четвертым все обойдется вполне благополучно.
Не спугнуть бы его только раньше времени. Нужно будет, пожалуй, пропустить его вперед и взять в клещи.
Егорычев быстро переполз тропинку, чтобы — поделиться с Мообсом дополнительными соображениями.
— Мообс, — шепнул он американцу, лежавшему на животе, — Мообс!
Ответа не было.
Егорычев подполз поближе и услышал мерное посапывание, перемежавшееся легким храпом.
Мообс спал!
Спору нет, после нескольких суток скитаний на плоту, после последней, весьма неудобно проведенной ночи и недавнего сытного завтрака очень опасно было неподвижно улечься на мягкой травке в тени, пусть даже и с автоматом в руках. Это было понятно, но непростительно.
Егорычеву пришлось сделать над собой усилие, чтобы не стукнуть американца прикладом в спину. Мообс мог еще, чего доброго, спросонок заорать на всю округу. Кроме того, вообще не стоило обострять отношения с этим парнем, и так уже плясавшим под дудку мистера Фламмери.
Он тихо дотронулся до плеча спавшего репортера, тот словно в насмешку захрапел во все тяжкие.
Тогда Егорычев сильно дернул его за руку.
— Что такое?.. В чем дело?.. Где я?.. — забормотал Мообс, встрепенувшись. — Ах, это вы, Егорычев?.. Вы меня дьявольски напугали… Вы его поймали?..
И смех и грех! Эти люди никак всерьез решили, что за его спиной можно спокойно вздремнуть даже во время боевой операции. Оно, конечно, лестно, да не очень удобно.
— Слушайте, Мообс, — сказал он, стараясь сохранить самую дружескую интонацию, — я сам устал до невозможности, но подумайте хоть на минутку, что получится, если мы с вами проспим этого прохвоста.
— А какой шикарный сон мне только что приснился! — бормотал между тем Мообс, зевая и потягиваясь. — Ну ладно, ладно! — сказал он, увидев, что Егорычев приготовился не на шутку рассердиться. — Я поступил, как свинья… Вы мне хотели что-то сказать?
— Я хотел бы сказать, что на фронте вам за сон на посту пришлось бы в лучшем случае прогуляться в штрафной батальон. Но сейчас некогда воспитывать из вас солдата.
— И бесполезно, — с готовностью добавил репортер, продолжая щуриться, зевать и потягиваться.
— Не будем сейчас об этом спорить. Важно не упустить вашего эсэсовца. Давайте сделаем так. Я поднимусь несколько выше. Вы его пропустите вперед. Когда он будет выше вас шагов на пять, выскакивайте на дорожку и кричите: «Хенде хох!» Он кинется вперед, а за поворотом я его встречу… Только, ради бога, не спите! Знаете что, лучше вам, пожалуй, присесть.
