Сначала он заглянул в холл северного крыла — у окна в кресле сидела другая женщина, не Тами, совсем молодая, почти девочка. Темные волосы, короткая стрижка. Томера тоже видно не было, а в комнату к Тами — последнюю по коридору — Игорь заглянуть не решился.
Он пошел к отцу. Отец стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу. Захотелось подойти, обнять, прижать к груди его почти лысую голову, но Игорь не знал, какой окажется реакция: на прошлой неделе на похожий жест сына отец ответил коротким ударом в грудь, он не узнал Игоря, он узнавал сына хорошо если один раз из десяти, и когда-нибудь перестанет узнавать вообще.
Игорь стоял в дверях, отец не оборачивался и неожиданно сказал:
— Раечка, я не хочу, чтобы ты видела меня таким.
Что-то происходило с ним сегодня. Отец давно не вспоминал о маме. По крайней мере — вслух. Первые месяцы после ее смерти он вечерами почти все время смотрел на мамин портрет, стоявший в рамке на журнальном столике. Потом убрал портрет в ящик под телевизором, а однажды Игорь не обнаружил фотографию на обычном месте и спросил… Отец сделал вид, что не расслышал вопроса, резко закрыл ящик, и Игорь увидел, как у отца дрожат пальцы.
На следующий день, вернувшись с работы, он застал отца на кухне. Отец вертел в руках открывалку для консервов, явно не понимая ее назначения. С того дня он стал забывать. Через два месяца — почему-то раньше Игорь не догадался отвести его к врачу, а сам отец не ощущал своего состояния — диагностировали Альцгеймера.
— Рая, — говорил отец, прижавшись лбом к стеклу, — Рая, зачем ты…
— Папа, — произнес Игорь.
Отец услышал, но не обернулся. Что он рассматривал? Окно выходило в парк, деревья там посадили недавно и сделали детскую площадку, но там еще не было тени, и дети прибегали сюда вечером, после захода солнца.
— Рая… — повторил отец и наконец обернулся.
— Ты? — сказал он, будто не ожидал увидеть сына.
Может, отец его не узнал, а «ты?» относилось к кому-то другому, о ком он неожиданно вспомнил?
— Папа… — Игорь сделал шаг и остановился, потому что отец сделал отстраняющий жест.
— Это ты подложил мне гвоздь? — с ненавистью произнес он, глядя Игорю в глаза. — Я распорол брюки, и Рая меня отругала!
— Папа…
Отец отвернулся.
— Терпеть не могу кашу, — грустно сказал он. — Терпеть не могу больницу. Терпеть не могу… — он задумался, пытаясь вспомнить, чего еще не может терпеть, но мысль сбилась, мысли у него сейчас были короткие («Как женская любовь», — Игорю вспомнилась почему-то цитата из «Гамлета», которого он в детстве выучил наизусть на спор с самим собой — это было в восьмом классе, Шекспира должны были проходить в девятом, и он дал себе слово заранее прочитать все учебники и все литературные произведения, предназначенные для изучения, хотел освободить себе время для более продуктивной, как он полагал, деятельности).
Отец присел на край кровати и сложил на коленях руки. В последнее время он часто сидел в такой позе, отрешенный от всего, что несколько лет назад составляло смысл его жизни.
— Добрый вечер, Игор.
В палату вошла Фанни, она обычно приносила отцу ужин и в последние недели сама его кормила, не потому, что отец пришел в совсем уж маразматическое состояние и не мог донести ложку до рта (Игорь знал, что дойдет и до этого, и заранее мучился), — он просто не хотел есть. Месяц назад, когда он перестал принимать пишу, Игорь решил, что отец объявил голодовку, но Фанни объяснила, что проблема в другом: разум перестал воспринимать пищу как что-то, на что следует тратить усилия. «Если покормить — Володимер не будет возражать. Попробуете?» Игорь попробовал и стал приезжать в «Бейт-Веред» трижды в день — утром, в два часа дня и вечером, — чтобы накормить отца, который послушно открывал рот, что бы ему туда ни клали. Через три дня Фанни (она вошла, когда Игорь вытирал отцу испачканный подбородок) сказала: «Так вы только себя до нервного истощения доведете. Я сама справлюсь. Лучше, если Володимер не будет ассоциировать вас с человеком, который его кормит. Память его о вас, если она еще есть, должна быть другой».
— Добрый вечер, Фанни.
— Вы рано сегодня. Погуляйте, пока будет ужин, хорошо? Кстати… — она помедлила. — Он узнал вас?
Игорь покачал головой.
— Почему-то сегодня с утра — мне Ора сказала, — он повторяет имя Рая. Это ваша мать?
— Да.
Он понимал, что Фанни ждет продолжения.
— Она умерла почти пять лет назад.
«Молодая», — прочитал он во взгляде Фанни.
— Мама, — сказал Игорь, — была моложе папы на семь лет, ей было тогда… — он предоставил Фанни самой посчитать. Молодая, да. Когда она вышла за папу, ей исполнилось восемнадцать, а папе двадцать пять, он был многообещающим инженером.
— Она болела?
Женское любопытство или желание медика знать детали болезни?
— Несчастный случай, — сказал он, надеясь, что голос не выдал его волнения, смущения и чувства невероятности, всегда овладевавшего им, когда он вспоминал день десятого июля.
У Фанни были еще вопросы, но она поняла, что нельзя задавать их в присутствии отца.
— Я посижу в холле, — сказал Игорь.
Фанни подкатила к кровати сервировочный столик, накрытый салфеткой, и взяла отца за локоть. Обычная процедура.
Игорь вышел и прикрыл дверь. Постояв, направился в противоположное крыло, но Тами не было.
Игорь вернулся в южный коридор и сел на диванчик, чтобы видеть дверь в отцовскую палату. Достал из сумки книгу — «Хоксмур» Акройда. Он несколько раз начинал читать и бросал, не мог активно включиться в текст, написанный специфическим сленгом восемнадцатого столетия. Речь в романе шла о переменчивости времени и вариациях истории, ему это было, в принципе, интересно, он любил книги, авторы которых понимали, в каком мире живут, — впрочем, чаще всего понимание было сугубо интуитивным. Более того, неосознаваемым — и если тому же Акройду сказать, что роман у него соответствует нынешним представлениям о бесконтактных наблюдениях и принципам квантовой физики, он, конечно, удивился бы и не понял.
Игорь открыл книгу на заложенной странице, но вместо текста увидел, будто это произошло вчера: он возвращается с работы, открывает дверь своим ключом, все как обычно. И сразу ощущает разницу: в квартире тихо — не работает телевизор в гостиной, не слышны звуки из кухни, где мама в это время всегда раскладывала на столе посуду к ужину. И голоса не слышны — отец с матерью любили поговорить и ни минуты не могли просидеть в тишине, начинали перекрикиваться, даже если находились в противоположных местах квартиры. «Ты меня слышишь? — кричала мама из кухни. — Матан сегодня предложил новую структурную единицу, очень любопытно». — «Что-что? — отвечал отец откуда-то из спальни. — По радио сказали, что осенью выборы! Совсем им делать нечего?»
