Здорово будет, когда, вернувшись в Лас Пьедрас, он проедет мимо «Корсарио»!
Все высыплют из дверей, и среди них — Линда.
Смутный образ мелькнул в его памяти, образ женщины из прошлой ночи. Но теперь ему было наплевать на обольстительные миражи. Между измученным бродягой той ночи и сегодняшним победителем почти не осталось общего.
Да, так он и сделает. Остановится на минутку перед входом в «Корсарио» и скажет…
А что скажет, трудно представить. Вот он вернется в лагерь «Круд», вылезет из кабины перед конторой этого кабана О’Брайена.
— Здорово, парень! Рад тебя видеть.
И тут ничего дальше не придумаешь. Может быть, потому, что он привык ничего не загадывать наперед… Так или иначе, теперь ему приходится бороться со скукой и нетерпением. А единственное развлечение — дорога. Нежирно.
Равнина плоская как стол. Пылающая буровая осталась за спиной, и теперь даже клубы дыма не радуют глаз. На горизонте плато резко обрывается, врезаясь в небо. Эта четкая мерцающая линия означает, что дальше, за плато, лежит море.
Ни деревца. Скудная растительность уже в нескольких метрах неотличимо сливается с почвой. Ни одного кудрявого кустика. Лишь две черные трубы нефтепровода мчатся рядом по обеим сторонам грузовика.
— Особенно не гоните, — сказал ему Мак-Джоуэн на прощание.
Успокойся, Мак, Штурмер мчится, стелясь над землей, не ради выгод компании. Он спешит ради себя самого. И точка.
Как и тогда, на рассвете, после гибели Луиджи и Бимбы, над дорогой пролетела стая попугаев, продолжая в небе свой крикливый разговор.
«Надо одного такого взять на шхуну, пусть сидит на грот-мачте, — подумал он. — Только не пестрого и не ара — они глупы. Одного из таких вот».
Если их приручить, они милы и забавны. Умны и преданны, как собаки. Штурмер цепляется за все, что бы могло его развлечь.
Ну что ж, теперь он богатый человек. Может позволить себе все, что пожелает. Может хлестать по щекам мэра, осквернять святые дары — никто ничего не посмеет сказать.
— Черт, есть хочется!
Он останавливается, шарит в сумке, которую приготовил для него повар. Насовал туда столько, что хватит на банкет для целого американского легиона: консервированные омары, цыпленок, лососина, пиво в банках, виски — тоже в банках, но паршивое, жевательная резинка, шоколад, овощное ассорти, нечто вроде рагу из неизвестно каких овощей. Трогательное внимание: повар, восторженный поклонник истинного мужества присовокупил на десерт блюдо собственного сочинения: вырезка из игуаны (здесь полно этих ящериц), завяленная на солнце, засахаренная, политая каким-то зеленовато-красным соусом и утыканная заплесневелыми карамельками, блюдо — увы — такое же неудобоваримое и несъедобное, как и его описание! Но разве в этом дело? Главное — благие намерения налицо.
Гудение мотора снова начинает его убаюкивать. Хорошо еще, что Жерар закусил скромно и ничего не пил. Впрочем, после того, что он пережил прошлой ночью, сонливость ему нипочем — теперь он с ней расправится запросто!
Как это ни странно, самой характерной особенностью пейзажа становится тишина. Тишина весомая, плотная, ощутимая. Тишина, поглотившая все. Когда на горизонте появляется силуэт насосной установки, похожей на семафор, ее ритмичное движение не прерывает безмолвия. Мерное посапывание насоса не воспринимается как звук, оно сливается с окружающей тишиной, лишь подчеркивая ее. Грузовик надвигается на подстанцию, минует ее. Десять оборотов колес, и она перестает существовать. Впереди — снова равнина.
«До Лас Пьедраса шестнадцать километров». Здесь начинается последний спуск. Вираж за виражом, головокружительный серпантин. Тормоз, сцепление, крути баранку. Тяжелый грузовик кренится на повороте, по инерции вылетает к внешнему краю дороги, отрывается от земли, снова оседлывает полотно колесами и вылетает из виража. Быстрей, черт возьми! Быстрей! Играть так играть. Еще быстрей — на следующий поворот, еще быстрей и резче! Ведь это игра, всего лишь игра. Смерть разжала челюсти и выпустила его там, у пылающей буровой, где остался дьявольский груз. И машина теперь — всего лишь послушное и точное оружие в руках победителя — вроде карабина или автомата, которым он расстреливает дорогу, убивая один поворот за другим.
Головокружительный серпантин — вираж за виражом; ноги танцуют на педалях: тормоз, сцепление, полный газ, скорость, сцепление. Ладонью, кулаком по рычагу скоростей — пусть врубается до конца, летает из паза в паз! Шины, дифференциал стонут, жалуются, плачут, вопят. Сто, двести лошадиных сил ревут в унисон. В судорожно сжатых пальцах Жерара руль кажется одушевленным, послушным, живым.
Дорожный знак — крутой поворот как раз на середине спуска. Это уже серьезно. Такой поворот играючи не пройдешь! Тормоз! Тормоз, в господа бога!.. Педаль не пружинит, не слушается, проваливается в пустоту…
Он хватает рукоятку ручного тормоза. Конечно, этого недостаточно. Но, может быть, он еще успеет притормозить мотором, перейдя на низшие передачи? Перестав накачивать ножной тормоз, Штурмер выключает пятую скорость и отчаянным, яростным ударом по газу заставляет мотор взреветь. Включена четвертая, и стрелка спидометра сразу падает до цифры «шестьдесят». Шасси, рессоры, даже кузов стонут, и к этому воплю присоединяется пронзительный визг шины, которая трется о дерево или железо, оторвавшееся от кузова. Осталось всего тридцать метров, а скорость надо сбросить хотя бы наполовину!
Еще удар по педали газа, еще один вопль ошалелого мотора. Врублена третья скорость. Теперь ограждающий барьер совсем близко.
Жерар поджимает ногу над педалью сцепления. Еще один толчок. Но толчок совсем слабый, приглушенный, мягкий, — и сразу же отчетливый треск прорезает гул колес: карданный вал лопнул! Машина неуправляема.
Ну, что ж, цепляйся за баранку, Штурмер! Что ж, не бросай ее, держись до конца! Попробуй еще упрямо прижаться к дверце, чтобы притормозить. Ничего уже не выйдет: разве что спасешь нефтепровод. Да, ты, ты выиграл, только банкомет оказался жуликом!
У самой скалы — кювет для стока воды. Одно колесо влетает в него. Скорость снижена, но она все еще слишком велика! Грузовик разворачивается, как волчок, вокруг переднего моста, подскакивает и — задом, задом вперед, сбивая барьер, валится в пропасть. Он переворачивается и распадается на части на лету, и когда он разбивается о скалы, на него сыплется град железных обломков. А Штурмер, Жерар, так и остается за рулем — жертва своей мечты, яростной мечты — жить!..
