Катя занималась в школе второй ступени, в предпоследнем классе, ходила в музыкальную школу и посещала студию. Какое это было счастливое время! В маленькой комнате, отведенной студийцам, кипит жизнь. Никто не замечает ни холода, ни сырости — слишком увлекала работа. Сами рисуют декорации, обдумывают световые эффекты, изучают эпоху, чтобы создать костюмы. Немалое внимание уделяют и гриму. И в это же самое время идет репетиция. Юрий Николаевич, оживленный, с блестящими глазами, следит за своими питомцами. «Не так, не так!» — вдруг машет он руками и совершенно неожиданно превращается в Шмагу из «Без вины виноватые». Не хватает только соответствующего костюма для полного впечатления… И они, студийцы, подхватывают, завороженные творческим горением любимого артиста.
Навсегда врезались в память все подробности первого спектакля, который они, студийцы, поставили для широкой публики. Юрий Николаевич любил Островского а подготовил с ними его пьесу «Таланты и поклонники». Ставили в клубе железнодорожников. Она, Катя, играла Негину, сам Юрий Николаевич — Нарокова.
…В зале тишина. Он пока еще темен и пуст. Студийцы тщательно гримируются. Разговаривают мало — берегут силы. Но вот за кулисы начинает доноситься шум голосов — значит, впустили публику и скоро начнется спектакль.
Звонок! Скорее на сцену! Медленно расходится занавес. На сцене мать Негиной Домна Пантелеевна. Она высунулась в окно и что-то кричит. Потом начинает суетиться, прибирать в комнате… Входит Нароков — Юрий Николаевич, и сердце Кати замирает. Она вдруг осознает, как дорог ей этот человек. Она любит в нем все: его бледное лицо, темно-карие горячие глаза, слегка волнистые черные волосы. Глаза ее прикованы только к нему. Его лицо, лицо Нарокова, озарено каким-то вдохновением, в голосе едва уловимая грусть…
«Твой выход!» — громко шепчет кто-то за спиной, и она, не помня себя от страха, выходит на сцену. Все лица в зале увеличиваются, приближаются к ней, находят на нее. Где-то среди них мама, сестры Муся и Таня. Она не слышит суфлера, проделывает все на каком-то подсознании. Юрий Николаевич незаметно ободряет ее взглядом, легким наклоном головы: хорошо, мол, не тушуйся!..
Спектакль прошел с шумным успехом. Аплодисментам не было конца. А после спектакля Юрий Николаевич сказал ей: «Молодец! Из тебя получится хорошая драматическая актриса». О как ей хотелось броситься ему на шею и бессчетное число раз повторять только одно слово: «Люблю, люблю, люблю…»
Она уже заканчивала школу, когда Юрий Николаевич женился и с молодой женой уехал в Москву. С его отъездом в городе стало пусто и неинтересно. Даже в театр, в свой любимый театр, не хотелось идти. Роли Юрия Николаевича играли теперь другие актеры, и все было не так и не то. Не тот Чебутыкин в «Трех сестрах», не тот Расплюев, не тот Митрич из «Власти тьмы»… Мать удивлялась ее вялости, равнодушию. «Неужели тебе семнадцать? — спрашивала она. — Вот уж не думала, что ты станешь такой тихой и равнодушной». Катя улыбалась. Ничего-то, ничего не понимает ее милая мама!
Через год вместе с другими студийцами она уехала в Ленинград поступать в только что организовавшийся Институт сценических искусств. У всех у них были документы об окончании петрозаводской театральной студии под руководством известных александрийцев — Н. В. Петрова и Ю. Н. Юрьина. Это было наилучшей рекомендацией, и всех их зачислили студентами института.
За учебой, за новыми впечатлениями образ Юрия Николаевича несколько померк, стушевался, сердечная боль утихла. Она уже решила, что вовсе избавилась от «девчоночьей дури». И вдруг — встреча.
После зачетного спектакля она поехала на несколько дней к себе домой, в Петрозаводск. Судьба ее уже решилась. Руководитель их группы Леонид Сергеевич Вивьен предложил ей остаться в Театре актерского мастерства.
…Они встретились совершенно случайно.
В тот майский день было необычно тепло для этих мест. Ярко светило солнце на чистом голубом небе. Катя бесцельно шагала по знакомой улице родного города, наслаждаясь видом свежей весенней зелени. После каменных громад Ленинграда родной город казался интимно-уютным и очень тихим. На душе было легко и радостно. Институт закончен, впереди любимая работа… И вдруг сердце ее оборвалось, кровь застучала в висках и солнечный свет точно ослепил ее. Навстречу ей шел до боли знакомый человек. Это был он, Юрий Николаевич…
— Вот так встреча! — обрадованно воскликнул он, протягивая ей сразу обе руки. — А я здесь на гастролях, показывал две свои пьесы: «Советский черт» и «Дары волхвов». Вчера был последний день. Завтра уезжаю.
— Как жаль, что я опоздала, — огорченно проговорила Катя.
— Да, жаль… Ну, а ты? Поздравляю с окончанием института. Куда распределили?
— Осталась у Вивьена в Театре актерского мастерства.
— Хочешь в Москву, в Театр Революции? — быстро спросил Юрий Николаевич.
— Да! — не задумываясь, воскликнула Катя, безоглядно отрекаясь а от ТАМа, и от Вивьена. Она жадно всматривалась в его лицо, слушала и едва понимала, что он говорит. Нет, не излечилась она от своей «дури», он все так же был дорог ей, все так же любим…
Решили зайти в чайную. «Посидим, поболтаем… Столько воды утекло», — сказал он.
Выбрали уютное местечко. Заказали чай.
— Какая ты стала красивая, Катюша, — ласково, с оттенком непонятной грусти, говорил он, прикрыв ее руку своей горячей, несколько влажной ладонью. Шутливо спросил, вспоминала ли она о нем, об их студии там, в Ленинграде, где ее окружало столько блестящих и разнообразных талантов. Она так же шутливо ответила: «Вас забудешь…»
Он улыбнулся ее непосредственности. И после короткой паузы с горькой усмешкой сообщил:
— А от меня жена сбежала к другому, оставила мне трехлетнюю дочку Наталку…
— О! — сочувствующе воскликнула Катя. Потом робко спросила: — Вы ее любили?
— Возможно, — снова усмехнулся он. — Теперь не люблю.
Да… Они сидели тогда в кафе, вспоминали веселые студийные годы. Юрий Николаевич рассказывал о своей работе в Театре Революции, о его славном директоре Матэ Залке и о Мейерхольде с его биомеханикой. Как бы между прочим похвастался, что лично его пьесы отметил сам Луначарский, даже написал предисловие к сборнику его пьес.
Потом очень подробно расспрашивал Катю о годах учебы в Ленинграде, о планах на будущее.
И вдруг с несколько наигранной бесшабашностью, совсем по-актерски предложил:
— Поедем со мной в Италию?
— Зачем? — с удивлением спросила Катя.
— На Капри, к Алексею Максимовичу. Луначарский посылает. — И уже серьезно пояснил: — У меня неважно со здоровьем: легкие… Нужно подлечиться. Помнишь, я болел воспалением легких?
