День на безвестном островке прошел спокойно. На море не появлялось ни одного судна. Только в воздухе дважды, как и вчера, — утром и вечером, — пролетели патрульные самолеты. В ночь наши друзья вновь подняли шлюпку и взяли курс на Сивучий.
К Сивучьему подошли незадолго до рассвета. В поредевшей темноте округлые очертания острова выступали огромной солдатской каской, высунувшейся из моря.
Ветер дул с Тихого океана, у берегов острова шумел прибой. Поэтому решили подходить с подветренной стороны: здесь пологий берег и почти нет прибоя.
До берега оставалось два — три десятка метров, когда в темноте, почти рядом, вдруг раздался могучий львиный рык. Ему отозвалось по берегу еще несколько таких: же устрашающих голосов, слившихся в мощный грозный хор. Все в шлюпке на минуту оцепенели от страха и неожиданности.
— Сивучи, черт бы их побрал! — первым догадался Борилка. — На сивучье лежбище наскочили!
Впереди, на берегу, загремели камни, забулькала вода — сивучи ринулись в воду. То там, то тут на поверхности моря стали появляться темные пни — головы сивучей. Отовсюду доносилось злое фырканье морских зверей. Приставали у самого северного края пляжа, чтобы завтра не тревожить, не пугать сивучей с лежбища. Пляж был довольно длинным — метров на сто вдоль крутого западного склона острова. На севере и юге он упирался в отвесные утесы, похожие на сторожевые башни. Возле подножия северного утеса темнело углубление, уходящее в обрыв. Там, по — видимому, была расселина или овраг. Туда и направилась шлюпка.
Место для высадки оказалось удобным. Шлюпка ткнулась в пологий галечный берег, упиравшийся в подножие каменной стены северного утеса. Первыми спрыгнули на берег Грибанов и Воронков. Обследовав темное углубление, они обнаружили там довольно длинный овраг. Он врезался в западный склон острова, делал несколько крутых поворотов и имел отвесные стены.
Измучившись вконец, люди к рассвету затащили шлюпку на катках в овраг. Там устроили для нее углубление, перевернули ее, а сверху укрыли камнями. Теперь ее нельзя было заметить ни с моря, ни с воздуха. Проделав все это, друзья по несчастью укрылись в какой — то сухой нише под обрывом на отдых. В это утро тумана не было.
Изумительно прозрачным, чистым и синим был воздух, слившийся с морем и небом! Солнечный свет растворялся в синеве, менял ее тона и делал как бы физически ощутимой: она была прохладной, пахла морской сыростью и водорослями, была упругой и звучной, как натянутая струна.
Первым в это утро дежурил капитан Воронков. Он сидел у подножия утеса, на берегу, упершись спиной в каменную стену. Время от времени осматривая море, он в промежутках любовался сивучами. Звери давно уме повылезли на берег и теперь ползали, дрались, беспокойно фыркали. По — видимому, они чувствовали близость человека и вели себя настороженно. Помня предупреждение Борилки о том, чтобы не беспокоить животных, иначе они уйдут и на это обстоятельство могут обратить внимание японцы, Воронков старался не делать даже малейших движений. Журналист впервые наблюдал так близко сивучей. На лежбище их было сотни две. Среди них, как глыбы, поднимались рыжевато — бурые громадные секачи, как бы обточенные, с усатыми злыми мордами. Где — нибудь в сторонке, сгрудившись отдельными колониями, беспомощно барахтались «младенцы“ — темные, кургузые, короткие, с какими — то старческими складками кожи на шее. Сплошным кольцом их заботливо окружали беспокойные и малоподвижные мамаши. Потому, как неуклюже горбились и грузно поднимались на ластах звери, стараясь переползти с места на место, можно было подумать, что они настолько же неповоротливы, сколь тяжелы и неуклюжи. Но вот перед восходом солнца Воронков увидел, как два молодых сивуча стали драться. Куда девалась их неповоротливость! Проворно прыгая и грозно изгибая шеи, они ловко налетали друг на друга грудью и ластами, впивались друг в друга зубами, и, когда один, поменьше, стал слабеть в битве, с какой расторопностью добежал он!
С восходом солнца капитан Воронков ушел в овраг и по расселине взобрался на северный обрыв, а с него — на утес, похожий на сторожевую башню крепости. С утеса хорошо просматривались северный и западный склоны острова. На севере Сивучий имел отвесные скалистые берега и был неприступен. Вершина острова, — а он поднимался над водой метров на сто, — была срезана, и там имелась довольно обширная площадка. Над нею кружились кайры — неизменные жители необитаемых островов. Что же касается западного склона, то он выглядел очень живописно. От вершины к западу вела каменная осыпь. Затем шла терраса площадью около гектара. Она была как бы порогом от вершины к берегу и была покрыта густым кедровым стлаником. Пологий глинистый откос вел от верхнего края террасы к сивучьему лежбищу. Овраг врезался в уступ почти до каменной осыпи. Вдоль подножия осыпи, отрезая ее от террасы, к югу шел овраг поменьше. Он был извилист и, очевидно, спускался к морю по южному склону острова.
Едва капитан Воронков огляделся, как его внимание привлек реденький дымок, стелющийся по кедрачу. Журналист прильнул к камням и, не веря своим глазам, долго вглядывался в заросли стланика, пока не заметил, что дымок поднимается из овражка, уходящего к югу. Может быть, это пар от горячего источника? Или клочок тумана?
Пока капитан Воронков строил свои предположения, дымок становился все реже и реже. Но это не успокоило журналиста. Нужно было выяснить, что это. Он решил пока не будить товарищей и самостоятельно обследовать подозрительное место, план созрел моментально: перебраться на террасу и подползти по зарослям кедрача к овражку. Так он и сделал. Каждый, кому доводилось видеть кедровый или ольховый стланик, может без труда вообразить, что за карликовые дебри оказались перед Воронковым.
Искривленные толстые прутья, словно гадюки, переплетаются между собой, образуя на земле сплошной настил высотой почти в человеческий рост. Поверх настила — густые кроны коротких пушистых ветвей. К счастью журналиста, стланик состоял тут из отдельных кущ. Через проходы между ними Воронков быстро добрался до овражка, и тут в носу защекотало от запаха дыма.
Укрываясь в зарослях, Воронков бесшумно подполз к краю овражка и замер: неподалеку — голоса. Говорили по — английски. Воронков плохо владел английским, но смысл разговора понял. Грубоватый голос недовольно говорил:
— Черт побери, они все тухлые. Слышите, Эрвин, вы принесли тухлые яйца!
— Вероятно, они теперь все такие, господин капитан, — отозвался почти юношеский ломающийся басок. — Прошло полмесяца, как мы их собрали.
