— Ну что ты!
— А я тебе точно говорю, понял? — Валька заволновался и встал. — Мы ведь добровольцы, так? Возраст не призывной — не имеют права. Нам по пятнадцати лет… Точно. Надо только не поддаваться, когда начнут уговаривать. Одного парня уже отпустили.
— Слушай, это в вашей роте два пария из партизанского отряда? — спросил я.
— Ну и что?
Я пожал плечами.
— Да ничего… Сам же говорил: «Война кончится, а…»
— Говорил, говорил!.. — Он отмахнулся. — Заладил!
— Ну… пока. Пойду обедать.
— Тебе-то хорошо. — Валька вздохнул. — Мы уже пообедали…
Мне повезло: наши как раз рассаживались за столы, а рота боцманов, только что отобедавшая, выходила на построение. В этой толкучке я как ни в чем не бывало пробрался на свое место. А Сахаров бачковал — тоже не до разговоров.
На первое дали суп из перловки и сушеной картошки. От него шел вкусный пар.
— Дай-ка твой хлеб, — сказал Железнов.
Я поднял голову и увидел, что он смотрит на Сахарова. У того округлялись глаза.
— Не дрейфь, не съем!
Сахаров пожал плечами, пододвинул на середину стола надкусанную горбушку и вызывающе дернул подбородком.
— Ну? Что дальше?
— И твой, — сказал мне Железнов. Те, кто начал есть, перестали.
Железнов сложил горбушки вместе, и все увидели, что моя заметно тоньше. Стало очень тихо. Было слышно, как шепчутся сосны и за соседними столами стучат ложками. Железнов молча вернул нам хлеб и принялся за первое. И тогда все спохватились и, как по команде, начали греметь ложками и хлюпать.
— На, шакал!
Около моей миски шлепнулся кусок хлеба — половина горбушки бачкового. Я вскочил.
— А мне не надо, ясно? Не надо!
Я бросил ему этот довесок обратно, и хлеб чуть не упал со стола. Его подхватил широколицый, лобастый юнга, сидевший рядом с Сахаровым.
— Эх, вы! — сказал широколицый. — Рядом блокада, а они хлебом бросаются… Бачковать надо по очереди.
Сторонники Сахарова загалдели.
— Чего расшумелись? — спросил широколицый. — Правда, что шакалы…
— А ты-то кто?
Он спокойно ответил:
— Чудинов.
…Работать мне было теперь веселее. Я держался поближе к Чудинову и Железнову. И ужин вроде бы наступил быстрее, чем обычно.
Когда строились на вечернюю поверку, уже совсем стемнело. На дороге грудились фигуры в черных шинелях. Я шел туда, где выстраивалась наша смена, и услышал, как Железнов кому-то сказал:
— Тогда молчи. Понял? Молчи.
В строю мы стояли рядом. Я чувствовал, что он разозлен, но спросил:
— Можно, я свой матрац около твоего положу?
— Давай, — буркнул Железнов.
Подали команду разойтись.
— Ложись на мое место, — сказал он, когда мы шли к палатке. — Я все равно в наряд.
— Но не на всю же ночь? Сменишься…
— Ложись, тебе говорят!
Я устраивался спать, радуясь тому, что в эту ночь мне будет по-настоящему тепло: своим матрацем можно накрыться. В темноте кто-то ткнул меня в плечо.
— Ты? — спросил Железнов.
— Я…
Он молча потянул меня из палатки, отвел к дороге.
— Слушай, есть шлюпка. Мы с Лехой Чудиновым решили на фронт податься, понял? Были еще двое — сдрейфили. Если хочешь, давай с нами, понял?
Я понял. Мне стало жарко.
— Только если сдрейфишь… — Железнов замолчал, оглянулся.
Подошел Чудинов.
— Ну что?
— Подождите, — сказал я. — Можно Вальку захватить? Я сейчас к нему сбегаю — в соседнюю роту.
Наверное, во сне человек не слышит, как у него стучит сердце, и все-таки это смахивало на самый настоящий сон. В том, что происходило, я, конечно, участвовал, но сам этому вроде бы и не верил. Моя личная воля была тут ни при чем: ребята шли — я тоже. Шел и думал, что сейчас все кончится. Может быть, я немножко трусил.
Лес в темноте стал таким дремучим, что было удивительно, как нам удавалось идти. Я думал: еще немного — и мы повернем обратно.
Но мы не повернули и вышли к морю. Присели на большой горбатый валун. Совсем рядом чуть-чуть всплескивало море. Над ним тускло, в четверть накала, посвечивали редкие звезды. Пахло мокрым камнем, лесной прелью и водорослями.
Железнов шепнул:
— Причал тут рядом… Пойду подтащу шлюпку. Если засыплюсь, тикайте в роту.
Значит, он мог еще засыпаться. Тогда бы нам ничего не оставалось, как возвращаться.
— А там часовой? — спросил Чудинов. — Пальнет…
— Он без винтовки. Если и есть, то незаряженная. Патроны им будут давать, когда они присягу примут, понял?
Железнов так и сказал: «им». Он, наверное, считал, что мы уже на фронте. А «они», юнги, оставались здесь…
Мы сжались за камнем, каждую секунду ожидая — услышать окрик часового. Но было тихо.
Рядом что-то глухо стукнуло, всплеснуло. Из темноты выросла приземистая фигура.
— Юрка, ты? — шепнул Чудинов.
— Порядок, — отозвался Железнов.
Я подумал: «Не засыпался…»
…Мы ничего не видели в темноте, но чувствовали, что берег отодвигается все дальше. Неужели и правда уплывем?
Берег отодвигался. Вплавь до него нам теперь было не добраться — это мы тоже почувствовали и, не сговариваясь, перестали грести.
— Ну? — нетерпеливо вполголоса спросил Юрка Железнов.
Ответил ему Валька.
— Надо все проверить, — зашептал он, начиная шарить по шлюпке. — Так, анкерок с пресной водой… Рангоут. А парус? Есть… Ял шестивесельный, понятно. Тут еще должен быть шлюпочный компас.
— Нет его, — буркнул Железнов. Валька замер.
— А как же без компаса?
— Не дрейфь. Тут добираться-то… За ночь отойдем подальше, а там по солнцу — на запад. До Кольского полуострова пустяк, — горячо заговорил Юрка.
— В лесу я бы сориентировался, — сказал Чудинов.
— Что за вещмешок? — Валька опять начал шарить по шлюпке.
— Жратва, — ответил Юрка. — Немного хлеба и сушеная картошка. Пожевать.
— Откуда?
— Достал…
— Ну, так. — Валькин голос обрел твердость. — Взялись?
Да, лучше уж что-нибудь одно! Взялись так взялись! Мы остервенело налегли на весла.
— Вон Полярная звезда, — сказал Чудинов. — Вон она, видите? Надо, чтоб она была с правого борта, правда? Хоть ориентировочно.
— Всем найти Полярную звезду, — приказал Валька.
Мы опять перестали грести. Я посмотрел вверх, на тусклые звезды и остро, каждой мурашкой на спине почувствовал, как зыбко висит над морем наша шлюпка.
— Нашли? — спросил Валька. — Тогда внимание. Весла — на воду!
Он всегда мечтал стать моряком. Дома у Вальки я видел много книжек по морскому делу, он знал их наизусть и даже выучил флажный семафор. А сегодня в лесу он был такой кислый потому, что надоело, конечно, копаться в земле. Зато здесь, на море, Вальке ни капельки не страшно, и все согласны, что он командует. Мы гребли долго.
