— Видите ли, в чем дело, — пояснил Энсон. — Мы разделили обязанности. У каждого из нас своя специальность. Я, например, плотник. Когда мы дойдем до озера Линдерман, срубим деревья и распилим их на доски, я буду заведовать постройкой лодки. Большой Билл — дровосек и рудокоп, стало быть, ему придется распоряжаться рубкой леса и работами на приисках. Большая часть нашего багажа впереди. Мы совсем было разорились на индейцев-носильщиков, чтобы доставить багаж на вершину Чилкута. Наш товарищ уже там. Он переправляет багаж вниз на ту сторону. Его имя Ливерпул. Он моряк. Когда лодка будет готова, ему придется управлять ею во время переправы через озеро и через пороги до самого Клондайка.
— А Чарльз? Какая у него специальность? — осведомился Таруотер.
— Он по деловой части. Когда дойдет до организации и всего прочего, то хозяином будет он.
— Гм, — размышлял Таруотер. — Хорошо, что в деле так много специалистов!
— Больше чем хорошо, — поддакнул Энсон. — Вдобавок все вышло случайно. Мы все пустились в путь поодиночке. Встретились на пароходе по пути в Сан-Франциско и составили товарищество. Ну, пора мне отправляться. Чарльз сердится, что я ношу меньше других. Но нельзя же требовать, чтобы стофунтовый человек осилил столько же, сколько детина весом в сто шестьдесят фунтов.
— Побудьте здесь и приготовьте нам что-нибудь к обеду, — сказал Чарльз, когда пришел со следующей частью груза и заметил результаты распорядительности старика.
И Таруотер приготовил обед, и это был настоящий обед. Потом вымыл посуду. К ужину подал свинину с бобами и хлеб, поджаренный на сковородке. Настолько было все вкусно, что трое компаньонов чуть не объелись. Перемыв тарелки после ужина, старик наколол лучин для быстрой растопки огня утром, научил Энсона одному ухищрению, очень ценному при его работе, спел свое «Как аргонавты в старину…» и рассказал им о великом переселении через равнины в сорок девятом году.
— Надо правду сказать, ни разу не было у нас такой веселой, уютной стоянки, — заметил Большой Билл, выколачивая трубку и стаскивая сапоги на ночь.
— Не подсобить ли вам немного, ребята? — добродушно спросил Таруотер.
Все кивнули в знак согласия.
— Когда так, у меня к вам предложение. Можете согласиться или отказать, только выслушайте меня. Вам надо поскорее добраться на место до морозов. Один из вас тратит на кухню половину того времени, что пошло бы на переноску багажа. Если я буду для вас готовить, вы сбережете время. И стряпня будет вкуснее, и работа пойдет лучше при хорошей пище. Кроме того, я и сам могу кое-что перетащить между делом — немного, самую чуточку.
Большой Билл и Энсон одобрительно закивали головой, но Чарльз остановил их.
— Чего вы хотите от нас взамен? — спросил он у старика.
— Пускай ребята сами решают.
— Так дела не делаются, — резко заметил Чарльз. — Вы внесли предложение. Договаривайте до конца.
— Я бы так думал…
— Вы рассчитываете на то, что мы прокормим вас всю зиму? — перебил Чарльз.
— Нисколько. Если вы меня доставите на своей лодке в Клондайк, больше мне от вас ничего и не надо.
— У вас нет харчей, старина, вы там помрете с голоду.
— Кормился же до сих пор, — возразил с веселой искоркой в глазах старик Таруотер. — Мне семьдесят лет, и я еще ни разу не умер с голоду.
— Согласны вы подписать бумагу, что перейдете на свое иждивение, как только мы прибудем в Доусон? — продолжал деловой человек.
— Ну конечно, — был ответ.
Снова Чарльз прервал двух компаньонов, выражавших удовлетворение по поводу достигнутого соглашения.
— Еще одно, старина. У нас компания из четырех человек, и все мы имеем право голоса. Молодой Ливерпул ушел вперед с главным багажом. Мы не знаем, что он скажет.
— А что он за птица? — осведомился Таруотер.
— Грубый матрос, и нрав у него дрянной, запальчивый.
— Немножко буйный, — добавил Энсон.
— А уж как сквернословит! Прямо жутко становится, — подтвердил Большой Билл. — Зато малый справедливый, — добавил он, и Энсон с готовностью закивал, подтверждая похвалу.
— Вот что, ребята, — заключил Таруотер, — когда-то давно я решил отправиться в Калифорнию — и добрался до нее. А теперь попаду и в Клондайк. Нет! Ничто не остановит меня! Да вдобавок мне надо там выколотить из земли триста тысяч. И выколочу, ничто не помешает мне. Нужны мне эти деньги, и все тут. Буйный нрав еще не беда, раз малый справедливый. Была не была, иду с вами, пока не догоним его. Если же он скажет «нет», ну что же, стало быть, проиграл. Но мне почему-то сдается, что не скажет «нет». Уж очень близко будет к морозам, как же он бросит меня. А главное, надо мне попасть в Клондайк во что бы ни стало; думаю, не откажет он мне.
Старый Джон Таруотер сделался заметной фигурой среди толпы, идущей в Клондайк, вообще богатой колоритными фигурами. Эти тысячи людей, таскавшие по полтонны багажа на спине и проделывавшие каждую милю пути раз по двадцати, мало-помалу перезнакомились со стариком и стали называть его Дедушкой Морозом. И все время, пока дедушка работал, раздавался его дребезжащий фальцет, распевающий старинную песенку. Ни один из его компаньонов не мог на него ни в чем пожаловаться. Правда, суставы его были недостаточно гибки — он не отрицал, что слегка подвержен ревматизму, — двигался он медленно и как бы поскрипывал, похрустывал, однако не переставал двигаться. Последним забирался он вечером под одеяло, а утром был первым на ногах, чтобы напоить трех товарищей горячим кофе перед первой партией багажа, которую они обычно приносили до завтрака. Между завтраком и обедом, а затем между обедом и ужином он ухитрялся и сам перетащить несколько мешков. Впрочем, шестьдесят фунтов были крайним пределом для его сил. Он мог поднять и семьдесят пять, но не выдерживал до конца. Раз как-то ему вздумалось нагрузить на себя девяносто, тут он совсем надорвался и два дня был сам не свой.
Труд! На этой дороге, где люди труда впервые узнали, что такое действительная работа, ни один не трудился усерднее старика Таруотера. Подгоняемые угрозой близкой зимы и безумной мечтой о золоте, иные расходовали свои силы до последней крупицы и падали на пути. Другие, когда неудача становилась несомненной, пускали себе пулю в лоб. Третьи сходили с ума, а четвертые, под гнетом непосильного напряжения, расторгали всякие соглашения и порывали дружеские узы с людьми, которые были ничуть не хуже их самих и так же, как и они, страдали от безумного утомления и от страсти к золоту.
Труд! Старик Таруотер мог всех из заткнуть за пояс, несмотря на свой скрип и хруст и привязавшийся к нему скверный лающий кашель. Утром и вечером, на дороге или в лагере, он вечно был на виду, вечно чем-нибудь занят, вечно готов откликнуться на прозвище Дедушка Мороз. Иной раз усталые носильщики опускали свою поклажу на бревно или камень рядом с его поклажей и говорили ему: «А ну-ка, папаша, спой свою песенку о сорок девятом годе». После того как он хрипло исполнял свою песенку, они вставали со своими тюками и снова пускались в путь, приговаривая, что «стало как будто легче на душе».
