Всадники неслись галопом. Аня уже видела, что они вооружены. Но чьи они? Наконец, присмотревшись к их шапкам, облегченно вздохнула: на шапках были красные полоски. Наши! Свои! Партизаны!
Спрыгнув с коней, партизаны окружили ее, заговорили наперебой:
— Вот она где — бабушкина потеря!
— А мы ее ищем!
— Ну и занесло тебя! Всю ночь ищем!
И вдруг, присмотревшись к Ане, расхохотались:
— Тю на тебя! Вот вояка!
Аня не успела и глазом моргнуть, как один из партизан взял у нее гранату, деловито и аккуратно загнул усики чеки, другой отнял пистолет, мягко и осторожно спустил курок, а затем, щелкнув предохранителем, вложил в ее кобуру.
— Ну вот, так-то лучше, — улыбаясь, бросил самый старший, усатый человек с немецким автоматом за спиной. — А то и до греха недалеко!
— А курить, случаем, есть чего-нибудь? — поинтересовался молодой, весь в веснушках, с огненно-рыжим чубом долговязый парень.
— Есть! Есть! — заторопилась Аня и подала партизанам пачку «Беломора».
Она с любопытством смотрела, как мужчины осторожно взяли по папироске, прикурили. По их лицам расплылись блаженные улыбки, даже глаза посоловели и словно подернулись туманной дымкой.
Докурив до «фабрики», с большим сожалением затоптали в снег окурки и словно только тогда вспомнили о существовании девушки.
— Ну, спасибо! Благодарствуем.
— Аж захмелел, право!
— Больше месяца табачком не баловались.
Самый старший протянул Ане пачку с оставшимися папиросами:
— На, красавица, благодарю, разговелись!
— Что вы! Я не курю. Это вам! — и она спрятала руки за спину.
— Вот спасибо! — пробасил партизан. Затем деловито и аккуратно разделил папиросы поровну на всех. Каждый, как неимоверную ценность, бережно и старательно запрятал их в самое надежное место: кто в карман гимнастерки, кто в подсумок, а один, предварительно обернув обрывком газеты, — в приклад автомата, где обычно хранятся предметы для чистки оружия.
Аню подсадили на лошадь, к седлу другой привьючили парашют с вещевым мешком и не спеша пошли к лесу.
Все старались быть поближе к девушке и, придерживаясь за стремена, наперебой расспрашивали: как и что в Москве? сильно ли бомбит фашист? много ли разрушений? Их интересовало буквально все: и на каком самолете она летела, и где ее родные, и что дают в месяц на карточку.
Девушка едва успевала отвечать. Она не заметила, как очутилась в лесу, а чуть погодя — и в партизанском лагере.
Аня с интересом разглядывала встречавшихся на пути людей, одетых кто во что горазд: в добротные полушубки, ватные фуфайки, бушлаты, крестьянские свитки, немецкие и венгерские шинели. Кто был в валенках, кто в сапогах, иной в красноармейских ботинках, а кое-кто в лаптях и чунях. Все деловито куда-то спешили, но, завидев ее, улыбались, провожали хорошими взглядами.
Возле врытого в землю деревянного рубленого дома остановились. В этот момент его дверь распахнулась, вышла группа людей. Впереди — приземистый, широкоплечий мужчина в черном кожаном пальто, перехваченном ремнями, с маузером в деревянной кобуре и с блестящим трофейным офицерским кортиком. Его лицо, с резкими суровыми чертами, большим носом и сведенными к переносице бровями, видимо, помимо его воли, освещалось едва заметной, скрытой в уголках губ улыбкой.
Чуть поотстав от него, опускался с крыльца очень высокий, в крестьянской свитке, черноусый партизан с автоматом ППШ на груди. Были тут и еще двое в ладных новеньких полушубках, в добротных армейских сапогах. А у мужчины с кортиком хромовые сапоги со шпорами светло поблескивали — так тщательно была начищена их и без того глянцевая поверхность.
— Нашли и доставили! — весело доложил старший группы «Аниных» партизан, нескладно козырнув тому, со шпорами.
— Ну как, не замерзла? — отозвался он, обращаясь к девушке.
Аня слезла с лошади и на затекших от непривычной езды, словно чужих ногах подошла, как догадалась, к главному командиру и, стараясь говорить четче, отрапортовала:
— Минер-подрывник сержант Анна Малых прибыла в ваше распоряжение!
Командир улыбнулся, вздохнул и, неожиданно обняв Аню за плечи, по-отцовски расцеловал в обе щеки.
— С прибытием, дочка, в Черниговское партизанское соединение! Ну, а вот это твой командир, — указал он на высоченного партизана с автоматом на груди.
— Товарищ командир, — жалобно, с нотками протеста, возразил тот, — у меня детский сад, что ли?
— Ну-ну! Ты мне это брось!
И к Ане:
— Ты, дочка, не смущайся, это он шутит. Шутник он у нас! В общем, бери пополнение, — уже строго добавил командир в сторону усача, — устрой человека с дороги.
— Пойдем, — бросил Ане ее будущий начальник.
Аня, сняв с лошади парашют и вещмешок, заторопилась следом. Началась ее совершенно новая, ни на какую прежде не похожая жизнь…
Опустившись по крутым ступенькам в землянку, Аня оказалась в просторном Т-образном помещении.
В центре землянки стояла высокая печь, сделанная из большой железной бочки. Она ярко пылала и красно светилась раскаленным металлом. Было тепло, пахло свежей хвоей, лежащей на полу и на нарах, которые вытянулись вдоль стен.
— Вот, знакомьтесь! — бросил командир и, сделав широкий жест рукой, добавил с усмешкой: — Землянка подрывников и ее обитатели, с одной стороны, и новый подрывник Анна Малых, — с другой.
Партизаны поднялись с нар, обступили Аню, и, конечно же, опять повторилась «пресс-конференция». Некоторое время спустя к Ане подошла пожилая, худощавая женщина. Это была Софья Иосифовна Якубович, или Осиповна, как ее звали партизаны.
— Погодите, хлопцы, порасступитесь! — чуть картавя, сказала Осиповна. — Дайте человеку отдохнуть с дороги. Успеете еще наговориться! Садись, милая, сюда вот, к столу.
Она подала Ане свежий хлеб, сало, налила большую кружку кипятку, заваренного какими-то ароматными ягодами и листьями. Потом поставила круглый армейский котелок, доверху наполненный густым, чуть коричневатым гречишным медом.
Ане показалось, что она целую вечность не видела такого лакомства. Правда, на курсах ей как некурящей взамен папирос выдавали время от времени дешевенькое монпансье, но разве сравнишь его с настоящим гречишным медом?!
Девушка с наслаждением пила душистый напиток, никак не могла оторваться от кружки. Только тут, за столом, разомлев, она каждой клеточкой своего тела ощутила неодолимую усталость и сама не заметила, как, повалившись на нары, уснула. Спала крепко, без снов, вольно разметав по подушке свои светлые волосы. Лишь поздним вечером Софье Иосифовне удалось разбудить ее, а ее дочь — шустрая Верочка — помогла умыться и привести себя в порядок.
