Учился он плохо, но зато плевать умел на зависть всему интернату.
Когда какой-то несмышленый второклассник, восторженный его почитатель, спросил, откуда у Игоря берется столько слюны, тот щедро отвалил ему половину куска своего личного сапожного вара, который почти всегда усердно жевал.
Год назад он точно в таком же виде появился в интернате – в драной рубахе, в ковбойских штанах, с куском сапожного вара за щекой.
Он не признавал интернатского распорядка, исчезал и появлялся, когда ему заблагорассудится, и вообще считал интернат временным пристанищем на пути к большим странствиям.
В окно директорского кабинета влетел небольшой мяч, упал на стол и, сбив пачку папирос с коробком спичек, закатился под книжный шкаф.
Директор, разговаривавший в это время с завучем, на полуслове умолк и подошел к окну.
– Кто бросил? – строго спросил он, перегнувшись через подоконник.
Сидевшая у стола завуч услышала донесшийся со двора шепелявый ответ:
– Я не брошал, Иван Антонович, он шам жалетел.
– Ишь ты, «шам»… Этак вы перебьете все окна. – Иван Антонович взял со стола указку, выкатил ею из-под шкафа мяч и, выбросив его в окно, продолжал прерванный разговор: – Видите ли, Анна Петровна, мне тут пока еще не все ясно… Я считаю, надо повременить с исключением Смородина.
Завуч, полная пожилая женщина с властным лицом, энергичным движением головы откинула со лба прядь свинцово-седых волос:
– Да что ж неясного, Иван Антонович? Второй раз убежал. А если с ним случится что… Мы – отвечай.
Директор взглянул на нее со сдержанной укоризной.
– Ну хорошо, – тяжело нахмурилась Анна Петровна, – допустим, с ним ничего не случится – не утонет, не покалечится… В конце концов, он разложит весь интернат. Думаю, мы достаточно его терпели. Он сбежал от родителей, приехал сюда… А мы вместо того, чтобы с милицией отправить беглеца обратно, приняли его в интернат…
– Родители-то разошлись. Мальчик не нужен никому. А мы с милицией…
– Я понимаю все это, Иван Антонович. Но…
– Просто так, Анна Петровна, дети от родителей не бегут.
Иван Антонович широкими шагами пересек кабинет. Был он высок и сутул. Пиджак с оттянутыми карманами висел на нем как на вешалке.
– Я думаю повременить, – решительно закончил он. – Не все ясно в этой истории.
* * *
После уроков директор неожиданно появился в шестом «А». Дети уже убежали, под партами валялись скомканные промокашки, вырванные тетрадные листы.
Молодая учительница заполняла классный журнал, сидела, отдыхая после урока, свободно вытянув под столом длинные загорелые ноги.
При появлении директора она резко выпрямилась, на лице ее появилось напряженное выражение.
– Я с вами о Смородине хочу поговорить, Эмма Ефимовна. – Директор сел за первую парту, снял очки и, вращая их за дужку в длинных пальцах, продолжал: – Вы, несомненно, знаете его лучше…
– Я его совсем не знаю, Иван Антонович. Не знаю и не понимаю. Неуравновешенный, вспыльчивый…
Директор перестал вращать очки:
– Считаете ли вы, что его следует убрать из интерната?
Эмма Ефимовна едва заметно покраснела от этого неожиданного вопроса:
– Видите ли, Иван Антонович, я давно присматриваюсь к Игорю… Какого-то дурного в истинном значении этого слова влияния его на мой класс я не замечала. – Теперь лицо молодой учительницы побледнело, ярко-синие глаза смотрели решительно и спокойно. – Игорь ожесточен, груб, но мне кажется, от своего характера страдает только он сам. Я до сих пор не знаю, почему он убежал из дома, приехал сюда. Игорь, вы сами знаете, неразговорчив…
– Да, мальчика, который растет вне семьи, понять трудно.
– Девочку, я думаю, – не легче.
– Вы говорите о Соне Боткиной?
– Я говорю об одиночестве. Соня – девочка скрытная и тоже не очень понятная.
– …Но мы об Игоре… – нахмурился Иван Антонович.
Все в интернате знали о привязанности директора к Соне Боткиной. Девочку педагоги считали избалованной, своевольной и взбалмошной. Эмма Ефимовна явно хотела подчеркнуть, что Игорь Смородин доставляет ей хлопот не больше, чем любимица директора Соня Боткина.
Иван Антонович некоторое время внимательно смотрел на молодую учительницу.
– Мне тоже кажется, что дурного влияния на класс он не оказывает. – Уголки его сухих губ тронула едва заметная усмешка. – Напротив, убери его из класса, и не будет хватать какого-то неорганизованного начала.
Эмма Ефимовна не поняла, в шутку ли он сказал это, или всерьез.
Иван Антонович высвободил из-под маленькой парты свои ноги, надел очки и вышел из класса.
Эмма Ефимовна догадалась, что он обиделся на нее за Соню. Девочка, шесть лет назад потерявшая родителей, стала для него дочерью, хотя жила она, как и все воспитанники интерната, не пользуясь никакими особыми привилегиями. Иван Антонович никак не выделял ее из общей массы детей. Даже купив ей шапочку или кофточку, он говорил, что, мол, это прислали шефы. И виделся он с Соней не чаще, чем с другими воспитанниками интерната.
Интернат на окраине поселка. А сам поселок, выросший в пустыне всего десять лет назад одновременно с вышками нефтепромыслов, невелик. Новые двухэтажные дома из белого известняка в центре, а по окраинам такие же белые одноэтажные домики, окруженные заборами, с ветряками на огородах.
Ветряки тут неотъемлемая часть пейзажа – они видны отовсюду: с моря и из пустыни. Движимые влажным порывистым ветром с моря или ровными жаркими ветрами пустыни, безостановочно качают они воду из глубоких колодцев. Благодаря этим неутомимым ветрякам здесь поднялись сады.
В пяти километрах райцентр. Там бухта, порт, судоремонтный и рыбоконсервный заводы. Там старая – в старом деревянном доме – школа-восьмилетка. А средняя школа – в новом здании при интернате. Старшеклассники ездят на занятия автобусом. Дорога от райцентра до рабочего поселка петляет вдоль пустынных дюн по берегу моря. Автобусная остановка против ворот школы-интерната называется «По требованию».
Желтая песчаная дорожка ведет к учебному корпусу. А справа и слева интернатский сад – густой, тенистый.
Березы и пирамидальные тополя окружены плотным кольцом ветвистого карагача – эти заросли защищают молодой фруктовый сад от сухих ветров и морозов. Над газонами постоянно висит светлое кружево тонких водяных струй от дождевальных установок. Возле учебного корпуса небольшой стадион.
В глубине тихих аллей повсюду скамеечки; на них тут и там сидят мальчишки и девчонки, читают книги или разговаривают. А в самом центре живой уголок и пасека – несколько ульев в тени берез.
