«Не поет труба, — подумал, — а враг, наверное, даже злей».
Дорога петляла по осенней степи, вилась, уходя к горизонту.
Лицо Романова зачугунело под ветром, резче обозначились скулы.
Впереди показалась деревушка. Обгорелые хаты торчали на холмах. Рыбьей костью дыбилась посреди печных труб колокольня. Наверху вместо креста полыхал красный флаг.
Подъехав ближе, Романов услышал, как где-то на задах наяривала гармонь. Ветер донес обрывки голосов. Потянуло запахом печеного хлеба. Романов пришпорил коня, За околицей степь вновь расстилалась без края. Земля казалась усталой, притихшей. Степь ждала покоя. Но Романов знал, что покоя не было.
Брезгливо ставя копыта в жидкое месиво дороги, жеребец спустился в лог. Дорога легла меж холмов. На старых, давно выбеленных дождем и солнцем телеграфных столбах горбилось мокрое воронье. Провожало одинокого всадника равнодушным карканьем. Степь хмурилась. Ближе к Дону потянуло ветром, дорога стала суше. Жеребец побежал веселее, а уж на мост взбежал совсем бойко, словно и не было дальней дороги.
Перед въездом в Ростов следователь придержал коня, вытер ему морду, протер ноздри и, вновь поднявшись в седло, пустил шибко. Считал: надо торопиться, дело в Азове оставалось неясным.
Копыта простучали по деревянному настилу моста, прозвенели по булыжнику, и Романов свернул на темную, без единого фонаря Садовую.
На заднем дворе следователь отдал повод подоспевшему конюху и, разминая ноги, затекшие от долгого сидения в седле, пошел к крыльцу. За сутки он проскакал больше ста верст. Перегон немалый, даже по самым крутым временам, В дверях Романова встретил дежурный. Романов знал его давно, по Первой Конной, да и в ЧК направили их в одно время; но за многие годы не помнил Романов, когда бы тот закрыл рот. «Яблочко» не сходило с уст парня. Где бы ни остановился эскадрон — в поле ли, в деревне ли, — стучал тот в землю коваными каблуками, тянул свое «Яблочко». Бойцы его любили. С таким не соскучишься. К тому же был он парнем незлобивым. И сейчас, выйдя навстречу, спросил:
— По каким буеракам тебя носило? Ишь всю морду грязью захлестал. Давай солью.
Пока Романов снимал шинель, дежурный вынес толстый, пузатый, неизвестно как попавший в ЧК графин и тут же, с края крыльца, полил Романову на руки. Умывшись, Романов спросил:
— Начальник здесь?
— Здесь, — ответил дежурный и тут же добавил: — А ты рыбки, часом, из Азова не привез?
— Нет, — ответил Романов, — какая уж рыбка…
— Эх, народ! — вздохнул дежурный. — Никто не расстарается для ближнего…
Романов шутя толкнул его локтем.
— Но ты-то уж насчет пожрать себя не обидишь.
И пошел наверх к начальнику.
Скорятин был один.
— Заходи, — сказал он, увидев Романова. — Быстро ты обернулся. Садись.
Видно было, что Скорятин ждал его и беспокоился. Даже вперед подался на стуле.
Романов рассказал об увиденном в Азове. Скорятин выслушал его молча, затем сказал:
— Вот что, Романов, помощников дать тебе не могу. Знаешь — с людьми трудно… Опытом помочь — времени нет. Сам добывай опыт. Классовая бдительность у тебя есть… Революцию ты завоевывал своим хребтом. Вижу — дело сложное, но что ж, разбирайся.
На этом разговор закончился. Начальника Дончека вызвали по телефону. Следователь поднялся. Скорятин, на мгновение опустив трубку, показал ему рукой — мол, посиди еще, но, видно, на другом конце провода сказали такое, что он только махнул: ладно, иди!
Романов вышел из кабинета.
Следователь жил в старой гостинице, когда-то по-купечески пышной, с зеркалами в золотых рамах в вестибюле, с тяжелыми бархатными портьерами, с лепными розовощекими амурами на потолках. Но купеческие времена для гостиницы прошли. За годы гражданской войны в ней побывали и дроздовцы, и деникинцы, и анархисты, и каждый оставил свой след. Пустые и оттого гулкие коридоры щерились изломанным и исковерканным паркетом, ободранные портьеры свисали с окон, зеркала жалко поблескивали осколками в разбитых рамах.
Прошагав по коридору, Романов остановился у дверей своего номера и долго рылся в карманах, отыскивая ключ. Ключ оказался за подкладкой, провалившись сквозь прореху в кармане.
Отворив дверь, Романов прошел в комнату, снял длиннополую шинель и устало бросил ее на стул. Затем сел к столу и опустил голову на сжатые кулаки. Так он отдыхал.
Когда он поднял голову, на лице его по-прежнему лежали серые бессонные тени, но глаза посветлели и не было в них прежней напряженности. Из кармана шинели он достал ломоть хлеба, налил кружку воды и вновь сел к столу. Ужин занял пять минут. Всего только пять… Потом он смел со стола крошки и подвинул к себе газетный сверток с судовым журналом, картой и письмами капитана «Атланта».
Журнал он читал долго, внимательно, страницу за страницей. Потом просмотрел список судовой команды и взялся за письма. Писем было около пятнадцати. Написаны они были одним человеком, и по почерку следователь уже знал, что это была рука капитана, Почерк был заметным — угловатым, строгим, буквы чуть валились налево.
Романову было известно, что капитан «Атланта» — немец. И, перечитывая письма, он отчетливо вспомнил строгие готические буквы вывески над магазином немца-купца, который торговал на их улице, когда Романов был еще мальчишкой.
О Ростове, старом русском городе, до революции кто-то метко сказал, что он скорее напоминает Франкфурт-на-Майне, так много жило в нем немцев.
«…Дорогой Отто!» — писал капитан «Атланта» какому-то адресату в Ейск. Дальше шли поклоны знакомым, советы, какие-то объяснения. Писал капитан длинно, нудно, скучно и о пустячных делах. Но Романов настойчиво читал письмо за письмом. Эти письма пока были единственной возможностью, чтобы составить мнение о человеке, который наверняка знал все, что случилось на «Атланте».
Волосы Романова сползали на лоб, он отбрасывал их и вновь продолжал читать, шевеля губами.
Письма были адресованы в Ейск, Екатеринодар, Бердянск, Мариуполь и даже в Москву и Харьков…
В конце каждого письма было неизменное приглашение приехать погостить, Романов сличил числа на конвертах. Оказалось, что письма написаны за одну неделю. Примерно два месяца назад. В середине июля.
«Что ж он, — подумал Романов, — за несколько дней пригласил к себе погостить почти пятнадцать человек». Такое широкое гостеприимство удивляло. Следователь просмотрел фамилии приглашенных и вновь достал из судового журнала список команды. Почти полностью команда была составлена из людей, которым капитан написал письма с добрыми домашними советами и родственными поклонами.
