Всю ночь простояла Мотылек у нижней ступени пирамиды. Она слышала шум пира, доносившийся из дворца. Она с ужасом думала, что во главе пирующих сидит ее Топельцин и что его ласкают красивейшие девушки Толлы. Горе и ревность одновременно терзали несчастную Шочикетсаль. Гордость не позволяла ей стать наложницей избранника богов. Но никто не помешает ей взойти с ним на жертвенный камень. Таков закон богов.
Жрецы молчали, но она добилась того, что оказалась у самого основания пирамиды. Люди многозначительно переглядывались, указывая на нее. Она не знала, что ее прекрасные волосы, прямые и иссиня-черные, стали совсем белыми. Но лицо Мотылька было по-прежнему молодо и прекрасно. Седые волосы лишь оттеняли ее красоту. Сам Великий Жрец, увидев, что произошло с его дочерью, возвестил, что бог Неба одарил ее серебром своих звезд и этим отверг ее желание принести себя в жертву вместе с Топельцином. «Закон богов» был нарушен — Змея Людей, несмотря на свою жестокость, все-таки любил свою дочь.
Солнце неуклонно приближалось к роковой для Топельцина точке на небосводе. Жрецы в черных одеждах торопили юношу, ведя его к пирамиде. На нем уже не было роскошных одежд, а его обнаженное тело покрывала лазоревая краска.
Он шел с высоко поднятой головой среди толпы, лишь вчера преклонявшейся перед своим кумиром, а теперь безропотно отдавшей его жрецам.
При виде Мотылька с волосами еще более светлыми, чем у него, он удивленно раскрыл глаза и замедлил шаг. Но жрецы стали грубо толкать его к священным ступеням.
К счастью, бедная Мотылек не видела, как подвели Топельцина к жертвенному камню, как повалили его. Четыре жреца вцепились в его руки и ноги, оттягивая их вниз. Светловолосая голова юноши откинулась назад, его широкая грудь выпятилась.
Для Великого Жреца Змеи Людей не было большего наслаждения, чем распластать острым ножом натянутую кожу, запустить руку в рану, вырвать бьющееся сердце и поднять высоко над головой.
Змея Людей с хриплым счастливым криком бросил на золотое блюдо окровавленное, но все еще пульсирующее сердце.
Жрецы торопливо столкнули лазоревое тело с крутого склона пирамиды, и оно полетело вниз, ударившись о мощеную площадь. Толпа шарахнулась в стороны, а неизвестно откуда выскочившие жрецы в черных балахонах схватили тело и утащили его в глубину пирамиды.
Я, Инко Тихий, носивший впоследствии имена Кетсалькоатля и Кон-Тики, предпослал рассказ о Топельцине своему повествованию о Миссии Разума потому, что судьба и даже имя несчастного юноши странно переплелись с моей жизнью с того самого времени, когда к Mapy стало приближаться космическое тело, которое жрецы Толлы называли Сердцем Неба, а марианские звездоведы — Луа.
Вместе с нашим учителем, великим звездоведом Вокаром Несущим, мудрым, но сварливым марианином, не терпящим чужих мнений, и моим другом Нотаром Криком, красивейшим и умнейшим юношей Мара, которого все попросту звали Нотом Кри, мы готовились к проверке тревожных предположений Вокара Несущего о возможном столкновении планеты Луа с Маром. Все население глубинных городов с волнением ожидало нашего заключения.
Одна из звездных труб была вынесена из обсерватории прямо под открытое небо, где видимость в разреженной атмосфере Мара была много лучше, чем через прозрачный колпак. Но, конечно, дышать таким воздухом никто не мог. Недаром на Маре, если не считать остродышащих ящериц, не встречалось других представителей животного мира, кроме неведомо как попавших сюда мариан.
Редкая атмосфера Мара была слабой защитой от падающих метеоритов. Мы, звездоведы, вычислили, что за сутки на всю планету выпадает столько больших и малых космических тел, что, собранные вместе, они составили бы куб со стороной в пятьдесят шагов. К счастью, большинство метеоритов сгорало в атмосфере и опасными были лишь наиболее крупные из них. Конечно, звездовед, работающий в скафандре, рисковал, но не больше, чем любой марианин, трудившийся в оазисах, орошаемых искусственными глубинными реками, прорытыми многими поколениями мариан.
Я усердно наблюдал в трубу все ярче разгоравшуюся звездочку Луа, отмечая ее причудливое движение среди других звезд. Она летела по удлиненной неустойчивой орбите, испытывая на себе влияние встречных планет, с одной из которых когда-нибудь могло произойти столкновение.
Такая опасность повторялась каждые три с половиной цикла (через семь земных лет!).
Купол обсерватории примыкал к обрывистым скалам потухшего вулкана, изобиловавших пещерами, где расположился наш глубинный город. От кольцевых гор тянулась каменистая пустыня, изъеденная кратерами когда-то упавших метеоритов. Вдали синели заросли оазиса.
Вдруг темная ночь озарилась. Ощущение слепоты, острая боль в груди и удушье закрыли от меня мир.
Довольно крупный метеорит, как установили впоследствии, врезался в каменистую почву недалеко от той звездной трубы, в которую я смотрел. Он взорвался, подобно сказочной бомбе фаэтов. Выброшенный из нового кратера камень сорвал с меня заплечные баллоны, а острый осколок метеорита, порвав скафандр, резанул мне грудь под ребрами (глубокий шрам так и остался на долгие годы).
Поверженный, ослепленный, я упал, раскинув руки, заставив себя затаить дыхание, как при «нырянии».
Мой друг Нот Кри, как и я увлекавшийся своеобразным спортом, «нырянием без скафандров на поверхность планеты», выскочил из обсерватории без шлема и под градом сыпавшихся осколков побежал ко мне.
Нужно было обладать его тренировкой, чтобы поднять меня и без единого глотка воздуха донести до обсерватории.
Мы оба упали без сознания к ногам Вокара Несущего, который убедился, что рана моя не смертельна. Вместе с пришедшим в себя Нотом Кри он зашил ее с искусством «жрецов здоровья» древности.
Подземным переходом меня перенесли в глубинный город, где я потом и очнулся.
Мы были друзьями с Нотом Кри, хотя отличались друг от друга во всем, если не считать того, что оба были честолюбивы.
Правда, было еще одно, в чем мы сходились с Нотом Кри: мы оба были влюблены в Кару Яркую (Кару Яр, как ее все звали).
Нот Кри и я постоянно соревновались. Надо сказать, что наш учитель в большинстве случаев предпочтение отдавал не мне. Я был слишком неуравновешенным, слишком вольно для изучающего обращался со знаниями, допуская домыслы и фантазию.
Признаюсь, фантазия, пожалуй, была моей и самой сильной, и самой слабой стороной. Она привела меня к звездам, она же заставила увлечься предысторией мариан, загадка появления которых на нашей малопригодной для жизни планете давала богатую пищу воображению. Серьезные звездоведы не прощали мне того, что все метеориты, падающие на Map, а также малые космические тела, расположенные по круговой орбите между Маром и Юпи, я представил себе осколками когда-то существовавшей планеты Фаэны. По их же мнению, Фаэне еще предстояло возникнуть из сталкивающихся метеоритов. Жизневеды, в свою очередь, отлучили меня от Знания за то, что я допускал, будто мариане могли попасть на Мар с другой планеты, где богатство жизненных форм позволило появиться и высшему разумному существу. Знание Мара утверждало: мариане — продукт развития глубинных существ, на высшей своей ступени вышедших (в скафандрах) на поверхность планеты.
