приняло строгое и решительное выражение.
Взгляд его перешел на прекрасно ухоженную молодую фигуру.
Мысли калейдоскопом закружились в его голове. Он молча поклонился.
— Вы знаете, что через два дня в Россию отплывает транспорт АРА?
— О, иначе я не плыл бы на нем сам по поручению треста.
— У меня нет денег. Вот единственное, что у меня осталось, — сказала незнакомка, грациозно протягивая ему краешек дымчатого шарфа.
— Но как я могу вам пригодиться?
— У меня есть мужчина. Впрочем, может, уместнее было бы сказать: у меня был мужчина. Он уехал в Европу, и вот уже одиннадцать месяцев, как я не имею от него известий и не получаю о нем никаких сведений… М-р Рипс, неужели вы не поймете, что этого достаточно, чтобы заставить несчастную женщину просить, умолять вас… — и она простерла к нему руки.
Д-р химии Джим Рипс очень хотел сказать, что незачем ехать так далеко на поиски мужчины — что, к примеру, он сам…
Но в тоне и всей фигуре незнакомки было нечто, не позволявшее надеяться на успех такого предложения. У Рипса промелькнул в голове зародыш плана…
Голосом, в котором слышался скорее приказ, чем просьба, суровая и красивая, как древнегреческая римлянка, незнакомка сказала чуть ли не шепотом:
— Вы должны взять меня с собой, Джим Рипс.
Слышно было, как тикали часы в жилетном кармане д-ра химии.
Наконец д-р сказал:
— Но куда он уехал?
— В Россию.
— Как он мог оставить вас одну?
— Его призвал долг.
— Простите — я вас не понимаю.
— Он покинул меня, чтобы стать в ряды армии, которая должна была восстановить законный порядок в его родной стране. Он вступил в Белую армию.
Рипс поспешил пожать незнакомке руку. Вдруг он засуетился.
— Ах я, старый осел! Что же вы стоите? Садитесь, ради Бога.
И он пододвинул к ней кресло.
— Я должна попасть в Россию, — сказала она, усевшись. — Это смысл моего существования.
Рипс счел, что с его точки зрения поездка в Россию совсем не была смыслом ее существования. В указанном отношении автору придется, видимо, с ним согласиться. Но Рипс не посмел высказать вслух свои взгляды на смысл существования незнакомки.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Марта Лорен, — ответила незнакомка.
Было решено, что т-те Марта Лорен поедет с транспортом как сестра милосердия.
Кроме того, она предупредила м-ра Рипса, что до самого их прибытия в Англию будет оставаться в каюте.
Ей нужно было скрыть отъезд от некоторых близких людей — по мотивам, которые Рипс наверняка одобрил бы, если бы их знал.
М-р Рипс молча одобрил эти мотивы, хотя и не знал их.
— Всего хорошего, — сказала незнакомка. Рипс проводил ее до двери, пнул ногой фиолетового шпица, попытавшегося залаять, так что тот отлетел и ударился о стенку, и закрыл за незнакомкой дверь.
Потом он вернулся, но не стал садиться.
Расставив ноги, он стоял посреди комнаты и улыбался какой-то мысли, тешившей его воображение. На лице его, с ярко выраженными следами венерической болезни, появилось вдруг какое-то сладкое выражение.
За сутки до рокового дня — мистер Лейстон это хорошо помнил — пантера Аннабель принесла ему записку: «Я люблю тебя за то, что ты помогаешь голодным. Эдит».
М-р Лейстон улыбнулся, разорвал записку и принялся думать. Тело его растеклось по кровати, но кровать мягко уступила его весу и приняла жирные волны тела Лейстона в свои берега.
Лейстон подсчитывал нежданные выгоды от операций с АРА. Голод стал для него совершенно неожиданным подарком. АРА очень бойко собирала деньги и не осмелилась бы покупать товары у кого-либо другого.
Если так пойдет и дальше, рассуждал благотворитель голодающих, можно будет осуществить некоторые небольшие проекты.
«Благотворитель голодающих» — да, именно так.
Сама Эдит благодарила его за помощь голодающим. Перед лицом м-ра Лейстона возникла огромная графа Главного Гроссбуха, и он заснул на восьмой цифре сверху.
Громадный грузовой транспорт «Виктория» уже три дня находился в рейсе Америка — Европа.
На борту было безлюдно и спокойно. Тяжелый нос без устали раскалывал зеленую трясину волн, которые упругой массой расходились по обе стороны корпуса корабля, уходили дальше и растворялись на горизонте.
Уже два дня сплошной круг неба без перерыва сжимал корабль в синих клещах. Каждый вечер Марта Лорен выходила на палубу подышать воздухом.
После дня в душной каюте, как ни комфортабельно ее обставил Рипс, хотелось набрать полную грудь свежего ветра.
До сих пор д-р Рипс не беспокоил Марту Лорен своими визитами. Той это казалось вполне естественным, но читателю, случайно ознакомившемуся с некоторыми мыслями уважаемого доктора, это едва ли покажется таковым. Причина этого явления, как выяснилось из рецепта, представленного в корабельную аптечку, состояла в том, что доктор химии захворал желудком, да так основательно, что чувствовал себя совершенно неспособным на протяжении часа вести разговор с дамой. Нынче ему немного полегчало, но он еще не являлся к Марте Лорен.
В описываемый вечер погода резко изменилась, ясный поначалу закат скрылся за седыми облаками, море вздулось, потемнело и глухо рычало.
Марта долго гуляла по палубе, погруженная в свои мысли…
Была уже темная ночь, когда она очнулась от задумчивости.
Она подошла к двери, ведущей вниз, к каюте. Дверь не поддавалась; она толкнула сильнее — дверь была заперта.
Она постояла с минуту и подошла к двери, ведущей в машинное отделение парохода.
Эта дверь также была заперта — это было еще понятно — но почему же та?
Она не знала, что и думать. Тяжелое предчувствие охватило все ее тело.
Она сделала несколько шагов к борту. Ее шаги звонко отдавались на палубе сквозь равномерный гул машины.
Она обернулась. На палубе никого не было.
Наконец она села на груду канатов, лежавших у борта, и склонила голову на перила. Вдруг она вскочила как ужаленная: под щекой она почувствовала чьи-то пальцы, вцепившиеся в перила. Она начала инстинктивно отступать на середину палубы. Из сумрака выступила какая-то фигура. Марта вскрикнула, и в тот же миг чья-то рука схватила ее за локоть.
Мартину было 45 лет. Никто не знал, откуда он взялся. Некоторые считали, что он ирландец, судя по его акценту, но иногда люди, чаще других видевшие его в таверне, наблюдали, как он, склонив голову на руки, произносил непонятные слова — с горловыми звуками и каким-то присвистом.
«Старик снова заговорил по-обезьяньи», — замечал кто-нибудь шепотом, потому что никто не решался открыто насмехаться над ним. Все знали, что он был моряком, но месяца за два до отплытия «Виктории» он пропал с глаз и никто его больше
