Начало большой беды
На территории перевалочной базы, известной как Второй Лагерь, располагались две весьма просторные избы.
– Устраивайтесь внутри, – распорядился красавчик Женя Белкин, указывая на дом, над дверью которого висел олений череп с ветвистыми рогами.
– Почему обязательно внутри? – спросила Марина, кокетливо надув губки. – Разве на базе нельзя развести костёр?
– Можно, конечно, и костёр, только вот погода меняется, Женя кивнул в сторону озера, – дождь начнётся скоро.
– Ещё какой дождь, – подтвердил инструктор Василий, развьючивая своего коня. – Хорошо, если быстро пройдёт, а то ведь может зарядить на несколько суток.
– Что ж, мы так и будем торчать тут всё время? – недовольно проурчал Пётр Чернодеревцев, волоком подтаскивая к двери рюкзак.
– Так и будем, – кивнул Женя. – Хорошо ещё, что мы вовремя добрались до базы, теперь крыша над головой будет. А могли бы мокнуть в лесу.
– Спасибо, – без малейшего намёка на благодарность проговорил Пётр. – Тут, наверное, и телевизора нет.
– И телефона тоже нет. Кроме того, по всякой нужде, даже по самой малой, в лес бегать приходится, – хмыкнул Женя, подмигивая Петру.
Марина тут же подхватила Женю под руку и выпорхнула с ним наружу. Пётр потемнел лицом. Он не хотел скандалить, не хотел устраивать никакой драки, хотя был уверен, что молодой соперник нипочём не устоял бы под его тяжёлыми кулаками. Пётр давно не прибегал к рукоприкладству, можно сказать, что он вовсе забыл, что такое уличная стычка, но его вес и рост давали ему явное преимущество перед мальчишеской фигурой Жени. И всё же Пётр надеялся уладить всё тихо. Устраивать шум из-за фривольного поведения супруги казалось ему верхом собственного унижения в глазах окружающих.
Он медленно вышел из двери и тяжело, даже обречённо как-то вздохнул. Чуть в стороне слышался игривый смех Марины и наглое гоготание Жени.
***
К вечеру в избе стало тускло: электричества на базу никто никогда не думал проводить. Три керосиновые лампы, расставленные вдоль длинного дощатого стола, служили единственным источником света. Стол располагался в дальнем конце избы возле железной закопчённой печки. На задней стене висели длинные деревянные полки, закрытые занавесками из кружевной вышивки. Простенок между дверью и ближайшим окном был занят множеством фотографий под стеклом в простеньких рамочках. На фотоснимках позировали какие-то люди возле заваленных медведей, оленей или просто верхом на лошадях.
Сидя перед гудящей печуркой возле Сергея Лисицына, профессор Митькин рассказывал с некоторой неуверенностью, словно сомневаясь в том, что его собеседнику интересна затронутая тема:
– Для улучшения памяти существует специальная группа препаратов – так называемые ноотропы. Они улучшают функцию переднего мозга, внимание, мышление. Вы меня понимаете?
– Конечно, что же тут непонятного? – кивал Сергей в ответ.
Его забавлял этот седовласый старичок, сверкавший стёклами своих очков. Седенькая бородка сотрясалась при каждом слове, чутко реагируя на движения лица. Именно такими всегда представлялись Сергею настоящие профессора – неуклюжие, седые, курносые, с бородкой-клинышком.
– Ноотропы больше всего влияют на так называемую фиксационную память, то есть на запоминание, – скрипучим голосом продолжал вещать профессор, словно читая лекцию. – Но наша лаборатория занимается проблемой памяти в ином аспекте. Нас интересует память как база, на которой формируется личностность человека.
– То есть?
– Принято говорить о памяти, как о чём-то очень простом, так как память является нашей неотъемлемой частью. Но если вдуматься, всё оказывается не так просто, – лоб Алексея Степановича наморщился. – Утрата памяти это ведь не просто утрата способности вспомнить о каких-то нужных нам событиях и так далее. Существуют целые мифы о том, как человек утрачивал собственную память и пользовался чужой. При этом люди утрачивали не только память, но и личность, утрачивали собственную идентичность. Память ведь является основным фактором, определяющим личность человека.
– Вы разрабатываете какой-то новый препарат? – уточнил Лисицын.
– Да, мы надеемся на то, что наше средство позволит пробуждать глубинную память, – профессор торжествующе сверкнул очками.
– В каком смысле?
– Генная память.
– А нет ли опасности того, что кто-то воспользуется вашими разработками и направит их на создание психотропного оружия? Кому вы подчиняетесь? Вы же не засекречены, раз рассказываете об этом.
– Мы не только не засекречены, – хмыкнул Митькин, – о нашей работе официальные круги вообще не знают. Это не государственная программа, её никто не финансирует. Мы трудимся для себя, на свой страх и риск. В нашей стране, к сожалению, так часто бывает. Или не к сожалению, а к счастью? Энтузиазм, знаете, подгоняет пуще высокой зарплаты. Хотя средств, конечно, недостаёт…
– И что же? Есть результаты? – Сергей был заинтригован.
– Есть, – Митькин достал из внутреннего кармана куртки крохотный флакон и показал его Лисицыну. – Вот наш результат. Настоящий результат.
– Что это? – Сергей приблизил лицо к флакончику. Внутри он увидел десяток горошин бежевого цвета. – Это оно самое?
– Оно самое. Мы назвали этот препарат мемотрин.
– Зачем же вы сюда его привезли?
– Знаете, Сергей Владимирович, как-то боязно мне было оставлять это без присмотра. Я почему-то даже сейфу не доверился. Скажу вам по секрету, я перед отъездом даже всю документацию спрятал. Как-то неспокойно у меня на сердце.
За стенами дома низко и гулко пророкотал гром, угрожающе вздохнуло и зашевелилось небо.
– Начинаются страсти-мордасти, – подал голос из дальнего угла инструктор Василий, – сейчас хлынет.
– Вот видите, Алексей Степанович, – Лисицын вернул профессора к прерванной беседе, – вы сами чувствуете, что дело-то опасное. Стало быть, осознаёте, что затеяли сомнительное дело.
– Наука всегда играет с огнём, – Митькин с любовью повертел склянку перед глазами и передал Лисицыну.
– Шарики, обычные конфетки, – Сергей пожал плечами и возвратил флакон.
Профессор поставил флакон рядом с собой на лавку, и в ту же секунду за окном звучно ахнуло, сверкнула молния, хлынул дождь.
– Стихия, – с удовольствием произнёс Василий, глянув через плечо на окно.
– Сергей Владимирович, а не нальёте ли вы мне ещё чайку? – Митькин протянул свою кружку.
Дверь распахнулась, и в избу ввалился мокрый Пётр Чернодеревцев.
– Курорт! – рявкнул он. – Проклятая дыра! Чёрт меня дёрнул потащиться в этот поход! Экспедиция за бронхитом…
– Петя, – позвал его Сергей, – иди-ка сюда. Скидывай свои мокрые тряпки и наваливайся на кипяток. У нас тут всё готово.
Пётр, скривив недовольную рожу, сел за стол и начал медленно расстёгивать облепившую тело рубашку.
– Глотни пока моего чайку, а я себе сейчас налью, – сказал Сергей Лисицын.
– Я вам помогу, – поднялся профессор, – и не отнекивайтесь. Пётр хлебнул из чашки Лисицына, обжёгся и потряс головой, разбрызгивая вокруг себя воду.
– Ну что вы делаете! – воскликнула женщина за другим концом стола. – Пётр, вы прямо настоящий дикарь какой-то. А ещё бизнесмен…
Вернувшись за стол, Сергей уселся напротив Петра и внимательно оглядел его.
– Настроение дурное?
– Дурнее не бывает, – мрачно ответил Чернодеревцев.
Сергей покачал головой.
– А чего-нибудь повкуснее у вас нет к чаю? – спросил Пётр.
– Чего повкуснее? Сушки вон в том пакете, пряники имеются, – Сергей указал на дальний конец стола, и кто-то из женщин бросил в его сторону полиэтиленовый пакет, набитый пряниками, ванильными сухарями и сушками с маком.
– Давай пряники, а то я эти конфеты дурацкие прожевал…
– Какие конфеты? – удивился Сергей. – Тут никаких конфет не было…
– Да вон драже в баночке. Старые, судя по всему, уж горькие на вкус стали, – Чернодеревцев показал на флакончик, и Сергей молча взял из его рук склянку с препаратом профессора Митькина. Шариков значительно поубавилось.
