— Не обижайтесь, — ответил спутник Краски, — но вы еще не отвыкли от Совдепии и немножко ее идеализируете… Да вот мы и у цели, — переменил он тему разговора, показывая на блестящие круглые шары у входа в художественный «Подвал».
Ребров остановился, дал время Краске и его спутнику войти в «Подвал» и подошел к стеклянной двери… Швейцар с золотыми галунами принимал одежду. На длинных вешалках лежали картузы, кепи, несколько котелков и большое количество пестрых дамских шляпок.
«Кабак», — подумал Ребров и прошел немного дальше вдоль дома… «Подвал» кончился, и освещенные окна уходили во двор. «Не видно ли оттуда?» — заглянул Ребров в ворота и вошел во двор.
Темные занавески не везде плотно закрывали окна. Из открытой форточки одного окна неслись звуки пианино, и чей-то голос пьяно декламировал:
Друг мой, брат мой,
Усталый, страдающий брат,
Кто бы ты ни был, —
Не падай душою…
Пианино замолкло.
— Браво! Браво! — послышались из окна визгливые женские голоса.
— Просим! Просим! — вдруг совершенно отчетливо услышал голос Краски Ребров.
Голос пьяного декламатора неожиданно запел:
Быстры, как волны,
Все дни нашей жизни…
Его пробовали поддержать другие, но спутались и замолчали.
— Клянусь, как вечный студент, — снова закричал декламатор, — высшая школа в Комуче будет процветать!
— Ха-ха-ха! Ура! Ура! — кричали ему в ответ.
Гаудеамус игитур,
Ювенес дум су-умус… —
пробовали хором запеть за окном и снова, очевидно, не зная слов, замолкли.
Ребров подошел к форточке. Ветер колебал занавеску. В комнате за большим столом, уставленным бутылками и закусками, сидели мужчины и женщины. С краю сидел Краска, перед ним стоял полный стакан. Ветер захлопнул штору. Комнату стало не видно. Из форточки донеслись слова:
— Тост! Тост!
— Просим! Просим!
— Могу, — ответил прежний голос. — Я пью за мертвую Самару! — выкрикнул он.
— Что?.. Что?..
— Правительство… — захохотал он. — Мы — правительство? Хи-хи-хи!
— Армия…
— Где наша армия?! Скажите, где наша армия?! — хохотал пьяный.
— Уберите его, — услыхал Ребров кем-то сказанные слова.
«Эх, гранату бы им туда», — подумал он и вдруг, нагнувшись, схватил булыжник и с размаху швырнул его в окно.
«Дзинь!» — раздалось позади. А он, выскочив за ворота, как ни в чем не бывало, медленно прошел мимо входа в «Подвал», мимо бегущего навстречу швейцара, мимо официантов, спешивших за швейцаром.
Утром самарские газеты взволнованно обсуждали ночное происшествие. «Вечерняя заря» сообщала:
В ночь на сегодняшнее число в художественном ресторане «Подвал», во время происходившего там частного совещания некоторых членов правительства, неизвестными лицами было произведено неудавшееся покушение на собравшихся.
Первые результаты следствия показывают, что метательный снаряд, брошенный в окно, был пущен со Стороны двора. К счастью, разрыв снаряда, очевидно, произошел еще до момента проникновения его в комнату, так как остатков его в комнате не обнаружено, за исключением влетевшего с улицы в момент оглушительного разрыва камня.
Присутствующие отделались испугом, и двое легко контужены осколками стекла. Предполагается, что покушение произведено большевистской подпольной организацией. Меры к задержанию преступников приняты.
В том же номере газеты Ребров неожиданно наткнулся на большой фельетон Краски, в котором он описывал свой переход через фронт. Очевидно, этот фельетон был не первым, потому что в заголовке стояло:
Л. КРАСКА
Письмо четвертоеМы выехали из Казани на пароходе «Амур». Это был не пассажирский, а пароход специального назначения. Он вооружен пулеметами и имеет на борту не совсем обычную публику. В каютах разместились члены Учредительного собрания, эсеровские и эсдековские партийные работники, солдаты добровольческих отрядов, сформированных Комитетом членов Учредительного собрания. На пароходе, кроме того, едет почти вся Академия Генерального Штаба во главе с профессором Андогским, в сопровождении жен и детей. Они едут в Самару, чтобы потом двинуться далее в Сибирь.
Хотя путь от Казани до Самары, очищен от большевиков, тем не менее наш пароход идет с большими предосторожностями. Ночью он гасит огни, и на палубе выставляют часовых. В нескольких местах пароход окликают стоящие на реке сторожевые суда. Мы приостанавливаем движение, обмениваемся паролем с вопрошающими и затем идем дальше. Уже на рассвете я внезапно разбужен сильным шумом и стуком на палубе. Поднимаю голову. Прислушиваюсь. С берега стреляют. Частые пули стучат по железной обшивке парохода. Наши солдаты с грохотом поворачивают пулемет. Еще момент — пулемет запел свою песню.
Утром на палубе профессор любезно и детально рассказывал нам о предстоящих военных операциях под Москвой. Он говорил:
— Линия Кама — Волга — решающая для исхода кампании. Как только падет Пермь, дни и часы Москвы будут сочтены.
На всем протяжении военной истории я не встречал более удивительного, более разительного явления, чем демократическая армия Комитета Учредительного собрания. Ее солдаты — образец для любой европейской армии!
Ее руководители были бы украшением нашей Академии!
Я говорил с командующим Поволжским фронтом Лебедевым. Он очаровывает, он подавляет…
— Вы высоко расцениваете его операцию под Казанью? — спросил я профессора.
— Да, это было похоже на взятие Очакова Петром Великим, — ответил генерал.
Между тем пароход подходит к Симбирску. Этот тихий провинциальный город даже сейчас, в эпоху гражданской войны, напоминает собой старинное дворянское гнездо. Управляющий губернией сообщил нам, что фронт от города еще близко, и просил похлопотать в Самаре, чтобы выслали подкрепление. Я обещал.
Потом мы все вместе вышли на высокий берег Волги, с которого открывается дивная панорама на величавую реку и на степи противоположного берега, — вероятно, одна из лучших панорам в России, — и стали рассматривать линии расположения комитетских войск.
К вечеру пароход покинул Симбирск и, быстро проскочив под покровом ночи расстояние, отделяющее его от Самары, утром оказался в виду берегов столицы Учредительного собрания.
Наконец-то я в Самаре. Наконец-то окончательно и бесповоротно вырвался из Совдепии в самую демократическую страну в мире.
