— Один он у нас тут святой во всей конторе, — возмущенно сказал как-то о нем Чубуков своему шефу. — Всех мы купили, а он неподкупным оказался.
— Ничего, — самодовольно усмехнулся шеф. — Придет время, и его купим.
Очень возмущает Чубукова этот неподкупный мальчишка. Однако он утешает себя тем, что «ненормальность» эта у Тихонова по молодости лет, по глупости. Сегодня же Тихонов так действует Остапу Терентьевичу на нервы, что бухгалтер начинает даже придумывать для него поручение, чтобы хоть на время услать куда-нибудь подальше. Наконец, придумав подходящий предлог, отсылает Тихонова на пару часов в один из цехов фабрики. А спустя минут десять заходит к нему шеф.
— Мы одни, Остап Терентьевич? — спрашивает он бухгалтера, настороженно оглядываясь по сторонам. — Мне с тобой по серьезному делу поговорить нужно.
— Считайте, что одни, — отвечает Чубуков, попыхивая своей неизменной, дочерна прокопченной трубкой. — Комсомольца нашего (и на кой черт держим мы этого мальчишку?!) отослал я в цех. А Елена Максимовна все еще бюллетенит.
— Очень хорошо, — устало произносит шеф, тяжело опускаясь на стул. — Опасно работать становится, Остап Терентьевич.
И хотя шеф не говорит, какую работу имеет он в виду, Чубуков хорошо его понимает и отзывается сочувственно:
— В последнее время действительно стало тревожно.
— Похоже разве, что взяли нас на прицел?
— Явных признаков нет, конечно, — осторожно отвечает Чубуков, — но тревожно.
— Если бы только тревожно, — криво усмехается шеф. — Только что звонил мне заведующий складом резинового завода Кузьмич. У него вдруг исчезли вчера вечером накладные на отпущенное нашей фабрике сырье, а сегодня утром снова оказались на месте. Он догадывается, кто мог их взять и для какой цели. А ты ведь знаешь, какую мы манипуляцию с этими накладными проделали.
— Так ведь это тонко сработано, — убежденно заявляет Чубуков. — Ни одна экспертиза не подкопается.
— Это ты так думаешь. А у нас сведущий в работе ОБХСС человек есть. Он уверяет, что если к ним попадут две такие накладные, они сразу же обнаружат подделку каким-то методом совмещения фотонегативов. И вот, чтобы не влипнуть в неприятную историю, Остап Терентьевич, нужно бы предпринять кое-что. Я тебе сейчас одно предложение сделаю. Ты только не пугайся его и не отвечай мне сразу, а подумай прежде.
Шеф молчит некоторое время, пристально всматриваясь в узенькие, еле заметные под сверкающими отраженным светом стеклами очков глаза бухгалтера, и медленно произносит:
— А предлагаю я тебе, Остап Терентьевич, уничтожить всю нашу отчетную документацию. Имитировать какое-нибудь стихийное бедствие, пожарчик к примеру, за что тебе, конечно, не поздоровится. Я сам же привлеку тебя к ответственности за небрежное хранение отчетных документов, и получишь ты за это никак не меньше двух-трех лет. И выручать тебя никто не будет, отсидишь все, что положено. Мы же возьмем на себя заботу о твоей семье. А когда отбудешь срок — получишь еще и вознаграждение, тысчонок двести к примеру. Вот и подумай теперь об этом предложении.
Чубукова не очень удивляют эти слова. Он не возмущается, не меняется в лице, не просит воды. Вынимает только трубку изо рта и почесывает затылок.
«Да-а, задачка не из легких, — торопливо думает он. — С одной стороны, сидеть, конечно, и так и сяк. Пожалуй, даже больше еще дадут, если документы наши попадут в ОБХСС и там что-нибудь узрят. И если даже пущу я слезу на суде и скажу, что согласился на жульничество по принуждению со стороны шефа, все равно дадут немало. Но, с другой стороны, двести тысяч меня не устраивают. Я же хороший бухгалтер и знаю, чего стою. Моя цена — полмиллиона. И я ее с него сорву…»
— У меня семья, — говорит он вслух. — Разве можно на такое решиться. И потом рисковать свободой за двести тысяч… Нет, уж вы меня извините. Дать ведь могут и не два года, а гораздо больше. Предложите это кому-нибудь более отчаянному, чем я, а мне семью кормить надо.
— Но ведь я и не прошу тебя дать согласие сейчас же, — мягко замечает шеф. — Да и сумма названа пока лишь ориентировочная. Для меня сейчас главное, чтобы ты решился, а о сумме мы договоримся.
«Если сейчас согласиться, — прикидывает в уме расчетливый Чубуков, — больше трехсот из него не выжмешь. Нужно потянуть. Кроме меня, ему ведь все равно не на кого больше рассчитывать…»
— Ну что ж, — небрежно произносит он, — я подумаю. Хотя вам лучше еще кого-нибудь подыскать. Уж очень это рискованно.
— Хорошо, Остап Терентьевич, подумай. Имей только в виду, что времени у нас в обрез. Боюсь, не сегодня-завтра ОБХСС нагрянет.
— Ладно, учту это. Только и вы учтите, на какой риск придется идти. И потом с головой надо все делать. Пожар страшен ведь только для ветхого строения конторы, а сейфу он нипочем. Значит, надо, чтобы в нем остались лишь те документы, которые у нас в полном порядке. Ну, а то, что сгорит, надо тоже, чтобы горело со смыслом. Могут ведь и потушить вовремя, и тогда каждую бумажку будут обнюхивать и исследовать разными новейшими способами. Но если с толком это все делать, то кое-что можно выжечь и заблаговременно, оставив то, что не страшно. Так что если кого-нибудь вместо меня найдут на это дело, поимейте это в виду…
Говорит, а сам думает: «Хотел бы я знать, однако, кого, кроме меня, можно на дело это найти? Ну, а раз, кроме меня, некому — должен же он понимать, какова мне цена?..»
…Через день поздно вечером, когда на фабрике никого, кроме сторожа, не остается, вспыхивает вдруг ветхое здание конторы Березовской фабрики ширпотреба. Анатолий Тихонов, живущий неподалеку от фабрики, прибегает к месту пожара одним из первых.
— Ну да, так я и знал — горит контора! — восклицает он, бросаясь к пылающему зданию.
— Да ты что — с ума, что ли, спятил! — вырастает перед ним неизвестно откуда взявшийся главбух Чубуков. — Куда бросаешься? Жизнь, что ли, не мила? Тут ничего уже не спасешь, о фабрике думать нужно. Да и что горит — писанина.
— Кому-то, может быть, и нужно, чтобы сгорела эта писанина, — хмурится Тихонов.
— Ты на кого это намекаешь? — сразу же настораживается Чубуков.
— А ни на кого. Только те, кого это касается, пусть не очень-то надеются на пожар…
— Темнишь, парень… — сердито бурчит Чубуков. А Тихонова так и подмывает сказать ему все, что он о нем думает, хотя и понимает, что нельзя пока этого делать. Но ведь ясно же — его рук дело этот пожар. Взять бы его сейчас за воротник да крикнуть во весь голос:
— Вот он, поджигатель!
А Чубуков все допытывается:
