Атташе убедился в подлинности шифров, сфотографировал их, возвратил незнакомцу и стал выгонять его из посольства, крича, что пришедший — мошенник, что проверка доказала негодность его материалов и что если он не уйдет подобру-поздорову, то будет вызвана полиция. Незнакомец был поражен, пожал плечами и сказал:
— Вы обокрали меня на двести пятьдесят тысяч франков. Для одного человека такая потеря велика, для большой страны такое приобретение пустяк. Но вы сами отказались от редкого по своей ценности источника и тем самым доказали, что вы не разведчики, а крохоборы, мелкие плутоватые лавочники без государственного кругозора.
В Москву фотокопии были посланы с победной реляцией о ловком выкрутасе, открывшем нашей разведке тайны политики Муссолини и вместе с тем сбережением для советского государства большой суммы денег. Атташе получил орден за хорошую работу, итальянцы немедленно изменили шифр, и весь успех лопнул как мыльный пузырь.
Мне объяснили все это и добавили:
— Хозяин пришел в ярость. Его отметка — приказ на жизнь и на смерть, иначе кое- кому из нас несдобровать: вы знаете его нрав. Словом, вам открывается неограниченный кредит на очень ограниченное время. Необходимо возобновить линию. Поезжайте и найдите этого человека.
— Какого?
— В котелке. С гвоздикой.
Я открыл рот.
— А где же я его возьму? Кто он? Национальность? Фамилия?
— Если бы мы все это знали, то обошлись бы без вас. Приказ понят? Выполняйте. Выезжайте из Москвы в эту же ночь.
— Куда?
— Куда хотите.
Это было любопытное задание — найти на земном шаре неизвестного человека с красным носиком.
Долго я сидел на берегу женевского озера и кормил белых лебедей. День за днем. Неделю за неделей. И думал, идя концентрически от большего круга к меньшему, мысленно, исключая одну страну за другой, одно посольство за другим, одну должность за другой, одного человека за другим.
Пока не нашел человека с красненьким носиком — отставного офицера швейцарской армии, итальянца по национальности, с большими связями в Риме. Много позднее Носик рассказал, что торговлю шифрами наладил, не кто иной, как итальянский министр иностранных дел, граф Чано, женатый на Эдде — дочери Муссолини. По его поручению Носик объезжал все великие державы и, собрав пару миллионов, переходил на средние по величине государства, которым продавал те же шифры дешевле, тысяч за сто, а объехав средние, опускался до мелких и загонял их им за пустяки, тысяч за десять.
Когда весь земной шар был снабжен, граф Чано менял шифр, и Носик пускался в новый объезд клиентуры, и колесил по всем большим, средним и малым столицам мира, до албанского городишка Тираны включительно. На этом и заканчивался тур, а от Тираны до Рима — рукой подать. В Риме к этому времени уже был готов новый товар.
После разоблачений Беседовского семья дуче всполошилась: терять такую смачную кормушку не хотелось. Агент Чано в берлинском посольстве засунул шифровальную книгу за шкафчик в уборной и объявил о пропаже. Чано нагрянул с ревизией и розыском, "нашел" пропавшую книгу и засадил шифровальщиков на итальянский "Чертов остров" (Стромболи). Там все они и погибли, тем самым показав итальянскому народу, что в борьбе за интересы родины фашисты не считаются ни с чем. Дело было удачно замято.
Болтая о том и о сем, Носик как-то проговорился, что в Локарно, в своей богатой вилле проживает отставной полковник итальянского генштаба, некий Гаэтано Вивальди. Человек пожилой, скучающий вдовец, убежденный монархист: он и в отставку уволен якобы за выступление против Муссолини в дни, когда тот пытался выудить у наследного принца Умберто Савойского согласие жениться на Эдде Муссолине, которую в разговоре с офицерами патриотический полковник публично обозвал б…ю. Теперь Вивальди скучает в райском Локарно неспроста: его вилла — центр итальянской разведки против гитлеровской Германии, за вооружением которой Муссолини следит с завистью и тревогой. Ему нужно решить, с кем идти — с англо-французским блоком или с Гитлером, а для этого необходимо знать, кто сильнее. Через руки полковника проходят интереснейшие данные.
Я написал доклад. Генералы Малли и Базаров, которые за границей были моими начальниками, поддержали. Борис Берман согласился. Москва одобрила.
План был прост: выдать мою жену Иоланту замуж за полковника Вивальди.
— Елочка, — сказал я как можно мягче, когда однажды мы сидели в Давосе, в парке на скамейке, и белочки бегали по нам, совали носы в карманы и лапками выгребали оттуда орехи; я начал говорить по-русски, потому что английский язык с его обязательным обращением на "вы" кажется более холодным. — Елочка, мой оклад является предельным, он так и называется совмаксимумом. Мне платят 500 золотых рублей. Для тебя я получаю триста. Мне оплачивают гостиницы и беспрерывные поездки. Получается тысяча золотых рублей или сорок тысяч советских рублей в месяц: этот курс я узнал на толчке перед Торгсином в Москве, на Кузнецком.
— Ну и что же? — сонно ответила Иоланта. — Неужто тебе мало?
— Нет. Слишком много. Наша работа хорошо оплачивается, и мы становимся героями с чековой книжкой в кармане. Когда-то ночью, на Карловом мосту в Праге, ты говорила, что не хотела бы пасть до этого.
Иоланта сразу открыла глаза и повернулась ко мне.
— Продолжай. Я слушаю внимательно.
— Надо встряхнуться и сделать еще один шаг вперед. Мы работаем у огня, который может нас обжечь, но не жжет. По существу, мы играем около него.
— А нужно?
Она, не глядя, смахнула с себя белок и уперлась в меня большими бледнозелеными глазами.
Автопортрет. Быстролётов, Швейцария
- А нужно прыгнуть в пламя.
Иоланта засмеялась.
- Ты сам рассказывал, что когда Борис Берман узнал, что я освободилась из крепости тяжело больной, он радостно воскликнул: "Вот прекрасно: везите ее в швейцарские горы и лечите там. И держите у нее все ваши липовые паспорта. Это будет безопасно: ее тяжелая болезнь — лучшая защита от подозрений". Это тебе Борис шепнул, что делу выгодно, чтобы я не вертелась у огня, а прыгнула бы в него?
- Это тебе говорю пока что я. Твой муж, друг, товарищ по борьбе. Давай оставим в стороне дурно пахнущий быт и будем держаться в пределах идеи: мы работаем не ради Бориса или кого-нибудь другого. Слушай дальше.
Я собрался с мыслями.
- Позднее ты мне сказала, что, любя меня на жизнь и на смерть, ты хочешь взять от меня главное — мою душу и свою душу передать мне, а наши тела остаются у каждого из нас в своем, особом, самостоятельном, независимом распоряжении.
