Следопыт вновь набрал номер. Стрелок.ответил не сразу. И голос его прозвучал не как в прошлый раз. А с достоинством: – Да.
– Привет, Стрелок! Узнал?
– Моя фамилия Родионов. Роман Петрович. С кем имею честь?
– Следопыт я.
– Из Фенимора Купера, что ли?
– Ну, я же в июне у тебя был. В Филях. Помнишь?
По паузе было понятно, что Роман Петрович досадливо поморщились. Однако по следующей его фразе, произнесенной с гораздо меньшим апломбом, стало ясно, что хоть Стрелок и встал на ноги, но пока ещё держится на них не слишком устойчиво:
– Да, дорогой. За тобой ведь ещё маленький должок. Полштуки баксов. Плата за информацию. Надеюсь, не забыл?
– Да помню, помню, – погромче вздохнул Следопыт, давая понять, что он теперь человек не очень богатый.
– Отдавать думаешь?
– Ну что же. Раз должен, значит, отдавать надо. Хоть, конечно, дела у меня сейчас пошли хреново. До зимы запасов хватит, а потом полный голяк, – сказал заученно Следопыт. – У тебя, кстати, для меня никакой работы не найдется?
– Приезжай, обмозгуем, – сказал Родионов лишь потому, что в случае категорического отказа выудить из Следопыта пятьсот баксов нельзя будет никакими силами. Реально же он мог поделиться лишь опытом сбора пустых бутылок и сдачи их по оптимальной цене.
– Так я сегодня уже приезжал. Только вот от твоего дома уже ни хрена не осталось.
– Да, я сейчас в более подходящее место переехал. А приезжай-ка ты ко мне сегодня на работу. Часикам к семи. Знаешь клуб «Куклы»?
– Это который при кукольном театре?
– При нем самом.
– И кем ты там?
– Барменом. Но это пока. Кстати, меня сейчас зовут Синглом. Усек?
– Хорошо, жди. Значит, подберешь для меня что-нибудь?
– Подберу. Только баксы не забудь.
– Заметано.
Приготовление обеда на четыре персоны заняло у Стрелки ровно десять минут. Шесть ушло на разогревание в волновой печи четырех извлеченных из холодильника готовых бифштексов. За две минуты было доведено до шестидесятиградусной температуры содержимое пакета со сложным гарниром. Столько же понадобилось на то, чтобы разложить все по тарелкам, нарезать хлеб и достать соус.
Раскладывание столовых приборов взял на себя Танцор. Как человек, когда-то работавший в ресторане и видевший краем глаза, с какой стороны что кладется.
Во время трапезы Танцор со Стрелкой категорически заявили, что этот самый Родионов-Стрелок-Сингл никак не может быть Маньяком. Тот, несомненно, не прельстился бы жалкими пятьюстами долларов, потому что его должны были отоварить зеленью по полной программе. Чтобы, не нуждаясь, спокойно делал свое скотское дело.
Дед со Следопытом придерживались иного мнения. Синглу, если он Маньяк, которому известно, что за ним охотится их команда, было бы выгодно втереться в доверие к Следопыту. А потом и ко всем остальным. Запудрить мозги так, чтобы они подозревали в маньячестве кого угодно, но только не его. Самому набиваться с контактом – это, значит, вызвать подозрение. Что же касается полштуки баксов, то это маневр. Они ему, конечно же, на хрен не нужны.
– Да, – возразил Танцор, пережевывая обработанное СВЧ-волнами мясо, – но зачем же он тогда барменом-то работать устроился?
Следопыт этого не знал.
Однако прекрасно знал Дед, который накатил для аппетита полсоточки. Родионов-Стрелок-Сингл-Маньяк устроился работать барменом для того, чтобы оказаться вне всяких подозрений. Потому что бармены, по мнению Деда, внешне устроены так, что сильно располагают к себе. Не просто нальют тебе все, что пожелаешь, но ещё обязательно при этом улыбнутся, расскажут какой-нибудь свежий анекдот. А потом внимательно выслушают историю про то, как поэт Аллен Гинс-берг скрывался от копов в психушке и как у него утащили бумажник, где было три бакса…
– В общем, – подытожил Дед, – это чтобы нам мозги как следует законопатить.
Обед заканчивали в сосредоточенном молчании. Каждый думал о своем. И все вместе думали об общем.
После десерта, который представлял собой сигару, пущенную Дедом по кругу, вернулись в комнату. И расселись вокруг компьютера.
У всех было ощущение, почти уверенность, что именно сегодня все должно разрешиться. Именно сегодня. Потому что после того, как Садист получил фотографию Цирцеи, прошло уже два дня. Этого было вполне достаточно, чтобы, разглядывая изображение «мухи, стремящейся попасть в ядовитую паутину», он завел себя до такой степени, которая требует немедленного утоления нестерпимой жажды, истязающей пересохшие в мозгах нейроны.
– А вы знаете, – тихо сказала Стрелка, – мне его жалко.
Это была новость. Это была очень большая новость!
– Ты, я смотрю, – уничижительно и предельно отчетливо проговорил Танцор, – заразилась от него. Пока переписывалась. У тебя в башке то же самое начинает твориться, дорогая моя.
– Да, жалко, – не повышая голоса и с той же самой грустной интонацией продолжила Стрелка. – Да, переписывалась. И поняла, что это несчастный и в то же время ничтожный человек, который возомнил о себе невесть что. Его лечить надо, а не убивать. За этой его идиотской позой, ну, что он о себе в письмах фантазирует, виден сильно обиженный ребенок. Ребенок, который ломает куклу, а потом выкалывает глаза котенку, не видя, не понимая разницы. Ломает и отрывает, чтобы отомстить. Отомстить всем им, большим, которые все могут. У которых все правильно и все хорошо. Которые издеваются над ним лишь одним своим присутствием…
– Стоп! – Танцор даже руку поднял, словно пытался остановить тачку. – А тетку, там, в лесу, тебе не жалко? А ту, которая на Лубянке? И в Нескучном саду. Твою ровесницу. Их тебе не жалко? А скольких он ещё замочит? Ты об этом подумала?!
– Да, конечно. Но это же не выход. Я же говорю: изолировать и лечить.
– Ты, что лц, этим займешься?
– Зачем я? Поймаем и сдадим.
– Значит, мь||~~1, по-твоему, бригада уссурийских тигроловов? – язвительно спросил Следопыт. И после этого вдруг заш«лся некрасивым, почти истерическим смехом.
Танцор на всякий случай принес из кухни кружку воды.
Следопыт желтом отверг её и продолжил:
– Понимаеиль, он же сам себя уже приговорил! У него уже нет никакого выхода. Когда-нибудь поймают. И признают вменяемым. К тому моменту на нем будет висеть уже штук семь трупов. А таких, серийщиков, освобождают от суда, и помещают в психушку, только если у них целое полушарие ампутировано. Или своего имени запомнить не могут.
– Да, но сейчас ведь не расстреливают, – перебила Стрелка. – Дадт пожизненное.
– Конечно,.дадут. Если он до суда доживет. В тюрьме таких, как он, сильно не любят. И это будет не просто расстрел, а гораздо хуже… Но вообще-то мне своя рубашка гораздо ближе к телу.
