Это была поистине историческая встреча. Хотя у Перро немного притупились такие человеческие чувства, как дружба и привязанность, он сохранил в избытке душевную теплоту — на молодого австрийца она подействовала как живительная влага на пересохшую почву. Не буду пытаться описывать установившиеся между ними отношения — один благоговейно внимал, другой делился своим опытом, сокровенными переживаниями и безумной мечтой, которая стала для него единственной реальностью.
— Простите, что перебиваю, но кое-что мне не совсем ясно, — очень тихо проговорил Конвей, воспользовавшись наступившей паузой.
— Понимаю, — участливо прошептал Верховный лама, — это не удивительно. Я с удовольствием все объясню вам в конце беседы, а пока, с вашего позволения, расскажу о более простых вещах. Вам, наверно, интересно узнать, что это Хеншелл основал нашу коллекцию предметов китайского искусства, библиотеку и собрание нот. Он предпринял исключительно успешную поездку в Пекин и в тысяча восемьсот девятом году привез первую партию закупок. Больше Хеншелл из долины не выезжал, но разработал сложную и хитроумную систему снабжения, с помощью которой монастырь до сих пор получает из внешнего мира все необходимое.
— Вероятно, вы без труда расплачиваетесь золотом…
— Да, нам повезло в том смысле, что мы располагаем запасами металла, который высоко ценится в остальном мире.
— … и в том, что вас миновала золотая лихорадка.
Верховный лама наклонил голову в знак согласия.
— Хеншелл всегда опасался этого, дорогой Конвей. Он бдительно следил, чтобы носильщики, привозившие книги и произведения искусства, никогда не подъезжали слишком близко и оставляли свой груз на расстоянии одного дня пути, после чего его забирали люди из долины. Хеншелл даже выставлял дозорных, которые неусыпно наблюдали за подступами к лощине. Правда, вскоре он изыскал более простой и безотказный способ.
— Какой же именно? — сдерживая волнение, проговорил Конвей.
— Видите ли, опасаться военного вторжения не приходилось. Оно невозможно в силу особенностей этой местности и ее отдаленности. Худшее, что могло произойти, это появление нескольких заблудившихся путешественников, пусть даже вооруженных, — измотанные дорогой, они вряд ли были бы опасны. Поэтому решили, что отныне пришельцы свободно допускаются в Шангри-ла — но при одном важном условии.
Шли годы, и пришельцы действительно появлялись. Рискнувшие пересечь плато китайские купцы, случалось, выбирали из всех возможных именно этот маршрут. Иногда забредали, будто сбившиеся с тропы измученные животные, кочевники-тибетцы. Всех их радушно принимали, правда, у некоторых доставало сил только добраться до долины и умереть. В год битвы при Ватерлоо два миссионера-англичанина, благодаря совершенно невероятному везенью, нашли проход в горах по пути в Пекин и появились в Шангри-ла с таким невозмутимым видом, словно решили нанести визит вежливости. В тысяча восемьсот двадцатом году на самой высокой точке перевала нашли умирающего греческого купца и его больных и обессилевших слуг. В тысяча восемьсот двадцать втором году трое испанцев, до которых дошли смутные слухи о золоте, после долгих мытарств и препон добрались до здешних мест. Еще более урожайным был тысяча восемьсот тридцатый год. Два немца, русский, англичанин и швед с опасностью для жизни преодолели грозные хребты Тянь-шаня, побуждаемые все более модным увлечением — научными исследованиями. К этому времени в Шангри-ла слегка изменили отношение к пришельцам — когда они на определенное расстояние приближались к обители, навстречу высылали гонцов. На то имелись свои причины, о которых я расскажу позднее — важно, что монастырь не просто радушно распахивал свои двери, — он был заинтересован в новых людях и нуждался в них. В последующие годы не одну партию путешественников, застывших в изумлении от открывшегося их глазам вида Каракала, встречали монастырские посланцы с приглашением пожаловать в гости — и редко кто отвечал отказом.
Между тем, монастырь начал обретать свой современный облик. Хочу подчеркнуть, что Хеншелл был исключительно способным и талантливым человеком и что Шангри-ла обязан ему не меньше, чем своему основателю. Да, да, думаю, не меньше. У него была твердая и в то же время добрая рука, необходимая в любой организации на определенном этапе, и если он не успел бы завершить перед смертью даже больше того, что можно успеть за целую жизнь, эта утрата была бы совершенно невосполнима.
— Перед смертью, — машинально повторил Конвей вслед за старцем. — Так он умер!
— Да. Это произошло внезапно. Его убили в год восстания сипаев в Индии. Художник-китаец нарисовал его портрет незадолго до смерти — могу показать, он находится в этой комнате.
Еще одно мановение руки, и снова появился слуга. Конвей, словно загипнотизированный, наблюдал, как он раздвинул занавеску в дальнем углу комнаты и оставил там зажженный фонарь — вокруг заплясали тени. До слуха Конвея донесся шепот — его приглашали подойти поближе, и это потребовало неимоверных усилий.
Пошатываясь, Конвей встал и приблизился к мятущемуся кругу света. Портрет был миниатюрный, нарисованный цветной тушью, художник умудрился придать ярким краскам нежный восковой оттенок. Тонкие, почти девичьи черты лица показались Конвею необыкновенно привлекательными, он испытал странное чувство, будто общается с живым человеком, невзирая на все преграды, — время, смерть и то, что перед ним всего лишь произведение живописца. Но самое удивительное — он осознал это только после первого восхищенного возгласа — с портрета на него глядел молодой человек.
— Вы сказали… что художник нарисовал его незадолго до смерти… — запинаясь, пробормотал Конвей, отходя от портрета.
— Да. Он здесь очень похож на себя.
— Вы говорите, он умер в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом, а приехал в тысяча восемьсот третьем…
— Совершенно верно.
Конвей с минуту помолчал, потом, собравшись с мыслями, произнес:
— Так вы сказали, его убили…
— Да, его застрелил англичанин, через несколько недель после того как появился в Шангри-ла. Тоже из какой-то научной экспедиции.
— Что произошло?
— Возникла ссора — из-за носильщиков. Хеншелл только-только успел рассказать ему о важном условии, на котором мы принимаем гостей. Дело это деликатное, и с тех пор я был вынужден возложить эту задачу на себя, несмотря на все мои недуги.
Верховный лама снова умолк, как бы приглашая собеседника задать вопрос.
— Наверно, вас интересует, дорогой Конвей, что это за условие? — промолвил он наконец после продолжительной паузы.
