Я поднялся. Рука моя рванула ворот рубашки, как будто только того и поджидала, чтобы хоть на мгновение освободиться от моей власти. Я откинулся в кресло. С волос стекали на лицо струйки, соленые капли.
Открыл глаза. Прямо передо мной, на мокром полу алела бусина. Взгляд искал мертвую птицу. Я повернул голову. Птицы не было. «Ее смыло водой в море», — подумал я и успокоился. Мысли были медленными, ленивыми, да и тело совсем не слушалось меня. Наверное, что-то случилось с глазами: контуры приборов передо мной расплывались.
Взгляд вернулся к бусине. Она тоже расплылась радужным пятном. Мне показалось, что такое же пятно вдруг откуда ни возьмись появилось на стекле… За стеклом. Глаза опять стали зоркими.
И тогда на зыбкой грани двух миров — подводного и надводного, — там, где серые космы пены смешались с низкими языками тумана, я увидел вдруг жемчужный шар. Он был как огромный эль, летевший над водой, как бы увеличенная копия моего эля. Легко, споро шел он над волнами. Поднялся и шел впереди меня. Я подтягивался за ним — он удалялся. Я чуть свернул в сторону — он сошел без промедления со своего пути и повторил мой маневр. Как тень моя.
Как тень… Я свечой взмыл вверх и увидел, что шар чуть отстал. Это меня обрадовало. «Посмотрим еще, кто из нас лучше летает», — подумал я. Передо мной возникли темные крутые бока облачной стены — край «глаза бури». Шар то скрывался в тучах, то появлялся в их разрывах, иногда рядом со мной.
Между воспоминанием о коралловой бусине и этим светляком-гигантом угадывалась связь. Память мою озарила вспышка: давний сон о незнакомке из детства, теперь он казался мне снова сущей правдой — никаких сомнений в подлинности! (Бусина-то ведь у меня осталась.) И как будто снова услышал я ее голос. Спокойные звуки, как музыка, как шорох листьев, как вешние звоны ручьев. Не слова. Только звуки. Уже знакомая мне, близкая, привычная мысль высветилась отчетливо и ясно. Линии событий пересекались, образуя почти математические фигуры. Но, точно молния, прочерчивала их рисунок светящаяся линия. Так вторгалась стихия. Какая же?..
Снова звуки. Те звуки, что напомнили музыку, ручьи в распадках, ветер, — тише, тише… они словно обещали помощь. Я понял: ведь стихия эта — разум! Его проявления более всего и похожи на стихию, если только мысль наблюдателя не в силах уследить за ними.
Но и мой собственный разум сродни этой стихии, я сам был ее частью. Я стал другим. Годы сделали свое дело.
Сколько лет минуло! Дорога, багряный лес… Да было ли это со мной?
Тишина. Гул ветра внезапно смолк. Даже близкие тучи остановили свое движение. Как во сне.
Да это и был сон.
Рядом со мной незнакомка, та самая, я сразу узнал ее. Она была в эле, рядом со мной. На шее ее — коралловые бусы. И одной бусины как будто не хватало. Я только смотрел на нее и не проронил ни слова. Пока она сама не заговорила.
— Есть у вас желание? — спросила она мягко. — Теперь я могла бы его исполнить.
Я задумался, потом ответил:
— Нет. Пусть все будет так, как есть.
Удивительная улыбка осветила ее лицо.
— Я не об этом, — возразила она, и я понял, что она хотела сказать.
— Тогда пусть минуты, которые пройдут во время нашего разговора, вернутся ко мне. Не отнимайте у меня их.
Она рассмеялась. И я увидел, как заразительно умеет она смеяться. Я тоже улыбнулся, но совсем другой, невеселой улыбкой. Должно быть, я неважно выглядел: волосы спутаны, на костюме пятна крови, рубашка разорвана.
Лицо ее стало серьезным, как будто она читала мои мысли. Наверное, так оно и было.
— Это само собой разумеется, — сказала она.
— Если можно, — попросил я, — если можно, я хотел бы видеть землю. Не землю вообще… понимаете?
— Да, — тихо ответила она.
— Конечно, Берег Солнца я смогу увидеть только сам, — предупредил я возможное возражение. — Ведь иначе это будет как бы вмешательством в эксперимент, я заранее буду подготовлен…
Она кивнула.
…Я увидел странно-спокойное море и берег. Было ясно, светло. Под скалой застыли волны, над ними остановились ветры. Место было дальнее, незнакомое. Потом — синее пространство, овеянное дымкой. Я летел над тайгой. Серые и голубые ленты рек. Крутые берега, глыбы гор, долины.
Передо мной открывались русские космические просторы. На краях обозримого пространства впереди меня сиял свет, и за плечами моими сиял свет, за спиной моей отступали все дальше излуки великих рек и складки земли.
Возникали светлые леса, сквозь сумятицу листвы я видел поляны с травой и цветами, и кустарники, и поля, открытые ветрам.
При моем приближении над головой оживали золотистые облака. Внизу города, мосты, холмы, обрывы, зеленые балки, озера с опрокинувшимся в них небом. Воздух стал зеленоватым, чистым, как на акварели. Солнце было здесь еще низкое, оно не успевало за мной; я увидел, как оно прикоснулось к земле, и как запылал рассветный окоем, и как под сильным и нежным огнем ползли длинные тени. Птичья стая низко-низко стелилась над землей, словно тоже торопилась вместе со мной.
И тогда я вернулся. Я снова был в своем эле. И грозная сила, перенесшая меня вдруг за тысячи километров, казалось, отступила. Незнакомки не было рядом. С минуту я еще мог различать летающий шар. Он шел слева от меня. Далеко…
«Мы еще поборемся, — думал я. — В этом весь смысл. И пусть вечен океан и вечен огонь звезд. Пусть вечна Земля с континентами, рожденными древним материком Гондваной, и вечен ветер над ней. Но, значит, вечна, неуничтожима жизнь. И вечна любовь. И вечен разум…»
Я поднял эль выше. Шар отстал от меня. Его свет заслонили быстрые облака, караванами бежавшие над водой. Он остался за моей спиной, растаял.
Я спешил, очень спешил… Ольмин был там. В стекле я увидел свое отражение. «Ну что, Глеб! Побыстрее!..»
Меня отделяла от берега тридцатимильная полоса моря. Не окажись мой друг, эль, в столь бедственном положении, мы пересекли бы ее за считанные минуты. Теперь же ритм нашего движения был неровным, каким-то сношенным, он напоминал, пожалуй, вагнеровский полет валькирии.
* * *
Непрерывен след жизни, сильнейшей из стихий: она чем-то сродни и огню и воде, натиску ее не смогут противостоять ни ледовые пики, ни океанские впадины, ни отдаленные от нас небесные тела, купающиеся в звездном море. За ней и рядом с ней идут любовь и разум, два начала созидания, две другие стихии, подобные светлому пламени и неукротимым ветрам над земными далями. Их действие порой незаметно, словно вечная работа рек, растящих мели и острова близ своего устья.
…Что оставляет от нас время? То, что было передано другим несказанной силой любви, искусства, разума — так, как это смогла сделать Аира. И Ольмин. Иное исчезает. Волны размывают наши следы на песке. Ветер засыпает прахом и пылью угасшие костры, которые когда-то нас согревали. Наши тени уходят с нами. Иначе и после смерти казалось бы, будто мы еще живы.
