— Так уж и всегда?
— Да, так. Ты благородный человек и сделал из меня порядочную женщину.
— Но ведь я же разбойник. Значит, и ты — разбойница?
— Преступление мне претит, ты же знаешь. Но я — твоя сообщница. Я буду любить тебя, стоя перед судом… на каторге… на эшафоте…
— Ну, туда мы не торопимся, не правда ли, дорогая? — И бандит запечатлел на ее щеках два звонких поцелуя.
— И не надоело вам слезу выжимать? — вмешалась Глазастая Моль, свидетельница этой сцены. — Расскажи-ка нам лучше все, что знаешь.
— Мария спасена… Твой удар оказался несмертельным.
— Тем лучше. Она действительно красавица.
— Как? Ты на нее тоже глаз положил?
— Почему бы и нет? И в случае надобности ты поможешь мне ее покорить.
— Но, дорогой, мне кажется, место уже занято.
— Да неужели? И кто же он?
— Ее спаситель. Врач-интерн. Они любят друг друга и уже почти признались…
— И они поженятся?
— При одном условии.
— Каком?
— Если он найдет Жана и вернет его матери.
— А за ней дают приданое?
— Однажды я слышала, как князь сказал жене, что охотно даст за Марией два миллиона франков.
При этих словах — два миллиона — у Бамбоша затрепетали крылья носа и он бросил пронзительный взгляд на свою поддельную мамашу. «Два миллиона… Семнадцать лет и такая красавица, что соблазнит и святого!.. Стать свояком князя… неприлично богатого русского князя… Стать членом их семьи! Черт возьми, какой сказочный сон!»
Вслух же Бамбош произнес:
— Так ты говоришь, Нини, что малышка Мария выйдет замуж лишь за того, кто вернет Березова-младшего родителям, и ни за кого другого?
— Да, говорю, потому что убеждена в этом. И, ты знаешь, она упрямая девочка и выполнит то, что обещала.
— Отрадно слышать. Кстати, ты очень вовремя явилась. Мальчонка не слишком хорошо себя чувствует, ты сможешь за ним ухаживать.
— О, сердце мое изболелось по бедному крошке! Если б ты знал, какой он милый, и добрый, и ласковый!
— Вот и прекрасно. А в тебе есть материнская жилка!
И странная эта девушка Фанни опрометью кинулась в комнату Жана, схватила малыша в объятия и прижала к сердцу.
Он ее тотчас узнал, заулыбался, потянулся к ней ручонками, радостно лепеча:
— Нини! О моя Нини! Здластуй, Нини!
— Здравствуй, мой маленький! Здравствуй, мой золотой!
Увидя, как он осунулся, девушка зашептала сквозь подступающие слезы:
— Бедный малыш! Как ты намучился! Но теперь я буду заботиться о тебе… Какая же я все-таки гадина!.. Как вспомню о несчастной княгине, об этом ангелочке Марии… Не будь я такой мерзавкой… Но Бамбоша я люблю больше всего на свете… Иди, мой Жан, на ручки к твоей Нини!
И малыш, ассоциируя гувернантку с матерью, вздохнул и залепетал:
— Мама… Мамоська.
— Да, да, мамочка… Ты скоро увидишь свою мамочку, милый… И папу… И тетушку Марию…
И совсем по-матерински она начала баюкать малыша, нашептывая нежные слова, напевая колыбельные, лаская, словом, утешая его.
И, как бы оправдывая подлость своего участия, думала: «Благодаря мне он теперь не будет так несчастен…»
А в это время Бамбош, ослепленный перспективой, которую открыла ему Фанни, говорил фальшивой баронессе:
— Мне нужна Мария, сестра княгини. Мне нужны два миллиона приданого.
— А как же быть с ее воздыхателем — студентом?
— Я его уберу.
— Еще один труп!
— Ах, одним больше, одним меньше… Я иду прямо к цели, не заботясь о средствах ее достижения!
Все еще смущенная наглыми приставаниями Малыша-Прядильщика, Мими испытывала сладостное волнение, идя с человеком, вот уже дважды спасавшим ее.
Все еще ощущая недомогание и слабость в ногах, она сильно опиралась на его руку, думая при этом, что ведет себя не вполне пристойно, — ведь месье Леон может Бог знает что подумать, — но не слишком осуждала себя за эту вольность.
А у него перехватило горло от счастья, и он с бьющимся сердцем шел и смаковал дарованные случаем минуты радости.
Леон слушал звонкий щебет девушки, бывшей, как все люди, перенесшие сильное нервное потрясение, очень разговорчивой.
Время от времени художник обращал к ней лицо, чтобы лучше ее видеть. Краем глаза рассматривал тонкий профиль девушки, который множество раз пытался воспроизвести, думая о ней.
Находя ее еще более грациозной и красивой, чем ему представлялось, юноша говорил себе, что второй такой красавицы во всем Париже не сыскать.
Действительно, в отношении себя и Мими он был прав — любимая женщина всегда одна на целом свете.
Однако, пожалуй, и посторонний наблюдатель согласился бы с ним, настолько девушка была неординарна.
Будучи среднего, скорее даже маленького роста, Мими имела точеную фигурку и отличалась не просто истинно парижской грацией, а только ей присущим очарованием.
Какой грацией, шармом, шиком, элегантностью обладают эти маленькие парижские работницы! Одетые в дешевые платьица, украшенные скромным цветком, в выходных нарядах они в пять минут превращаются в настоящих светских дам.
Узенькие ступни с высоким подъемом, безукоризненно облегающие ножку чулки, ни морщинки, детские кисти нервных и сильных рук, уже сформировавшаяся пышная грудь — все это указывало на совершенство форм, вызывавшее у Леона безграничное восхищение и как у художника, и как у мужчины.
В лице ее отнюдь не было той правильности черт, которая придает выражение торжественной глупости греческим статуям.
Мими была шатенкой с прелестным каштановым отливом. Буйная копна ее волос вилась от природы, завитки падали на белоснежную шею, челка казалась чуть растрепанной, в волосах виднелись три черепаховые шпильки, и вся прическа в целом сделала бы честь любой, самой элегантной женщине. Огромные карие с рыжинкой глаза подмечали все вокруг, взгляд был живой и наблюдательный. Носик у нее был чуть-чуть вздернут, и это ей удивительно шло, так гармонично сочеталось с мимикой! Рот — немного великоват, жемчужные зубки, на решительно очерченном подбородке — ямочка.
Да, маленькая Мими была восхитительна в своем бедном костюмчике — просто загляденье! Прелестная парижаночка, чье подвижное личико завораживало, так явственно читалась на нем вся гамма чувств — мечтательность, нежность, решительность, задор.
Леон и впрямь не знал что говорить и думал: «Каким же болваном она меня, должно быть, считает!»
Девушка извинилась за то, что тяжело опирается о его руку.
— Я утомляю вас, месье Леон?
О, какая радость! Прелестное создание помнит его имя, называет его «месье Леон», как если бы они были старыми друзьями!
