И если это так, то покойный Авега и этот странный «слепой», встречающий восход солнца, – «мелиораторы»…
Этот вывод, всего лишь одна догадка, холодил солнечное сплетение, словно Русинов заглядывал в черную бездонную пропасть…
Надо было каким-то образом сообщить обо всем Ивану Сергеевичу, а лучше вытащить его сюда. Потому что шея заболела все время озираться по сторонам.
Между тем гостей на пасеке прибыло. Русинов возвращался берегом и, подходя ближе, заметил возле чана женскую фигуру в белом халате. Петр Григорьевич подбрасывал мелкие щепки на тлеющие под чаном угли – опять «варили уху»…
– А вот и рыбак-рыбачок! – обрадовался он. – Сейчас и пообедаем! Где ж улов-то твой? Поди, один-то донести не смог?
– Не смог! – отшутился Русинов. – Потому назад отпустил.
Новой гостьей оказалась девушка лет двадцати пяти, и о том, кто она и почему оказалась здесь, говорил не только медицинский халат, но и сухая кожа тонких рук, которые очень часто моют с мылом. Привыкший уже переводить с древнего арийского языка всякое слово, Русинов тут же перевел ее имя – Ольга. «Ол» – «хмельной напиток из ячменя», «га» – движение. Имя ей соответствовало – «бродящее молодое пиво». Делала она все стремительно, с каким-то пузырящимся внутренним азартом – измерила давление лежащему в чане «пермяку», затем сделала ему внутривенный укол розовым шприцем, а затем в несколько минут, с помощью пчеловода, распяла больного на «голгофе». Приспособление для растяжки суставов и позвоночника было нехитрым, но эффективным: «пермяк» облегченно вздохнул, когда к тросам у ног и головы подвесили груз. Петр Григорьевич теперь был на подхвате у профессионального лекаря. На сей раз воды в чане было чуть на донышке. Больного сначала намазали серой, иловатой грязью, похожей на сапропель, затем обсыпали измельченной травой и обложили свежей пихтовой лапкой, оставив открытым только лицо. Пчеловод подбросил дров в огонь, а Ольга погрузила в парящий чан длинный стеклянный термометр. Метод лечения был невиданный – смесь знахарства с физиотерапией и бальнеологией, но, похоже, не раз проверенный. Пасека, кроме всего, служила еще курортной лечебницей.
Русинов уже ничему не удивлялся, лишь спросил, выдержит ли у больного сердце при такой смеси приемов и средств. Ольга рассмеялась, мельком глянув на «рыбака», самоуверенно заявила:
– Это сердце выдержит! Посмотрите на кардиограмму! Русинов взял ленту кардиограммы и вспомнил Авегу в день солнечного затмения…
– Интересно, – проронил он, разглядывая линии самописца, хотя в кардиологии разбирался очень слабо. – А в историю болезни можно заглянуть?
– Историю болезни? – Она как-то легкомысленно пожала плечами. – Это же частная практика, индивидуальный подход…
– Мы никаких историй не ведем, – пришел на выручку пчеловод. – Главное, на ноги человека поставить. Ну, пошли обедать!
Русинов и не надеялся, что в этой «лечебнице» можно увидеть какую-нибудь бумагу, кроме кардиограммы. И по тому, как «лекари» смутились, стало ясно, что «пермяка» никогда бы не положили в больницу: скорее всего, у него, как и у Авеги, не было никаких документов. Но даже если бы они были, его бы все равно не показали посторонним врачам, чужим людям. «Мелиоратор» – человек на нелегальном положении и как бы для окружающего мира не существует. Стоило ему появиться тут, как вокруг него завертелась вся жизнь – пришел на ночную встречу еще один «несуществующий» – Виталий Раздрогин, откуда-то привезли профессионального врача. А Петр Григорьевич с утра знал, что доставят «пермяка», и готовил ему чан. Этот слепой «пермяк» откуда-то вышел, причем довольно неожиданно для тех, кто сейчас обихаживал и пользовал его. Пчеловод, Ольга и даже Раздрогин были всего лишь подручными, своеобразной обслугой; главное же лицо – он, явившийся из ниоткуда…
Неужели это еще один член экспедиции Пилицина, пропавшей в двадцать третьем году? Ведь указывал же экстрасенс Гипербореец на фотографии, кто жив, а кто нет!
И если Ольга – совсем молодая женщина и молодой врач – так ловко управляется с необычным методом лечения, значит, лечит уже не первый раз и знает, что лечит и кого.
После обеда Петр Григорьевич сразу же побежал к чану, чтобы подменить дежурившую возле «пермяка» Ольгу. Русинов нарочно ел медленно и задержался за столом. Она вошла в избу – уже без халата, в джинсах и легкой кофточке, гибкая и подвижная, привычно скользнула между резных столбов к столу, где стоял ее обед, заботливо приготовленный хозяином пасеки. Чувствовалось, что она тут не первый раз и ей все знакомо. Пища, как и вчера, оказалась пресной, и Ольга, не пробуя, посолила и салат из огурцов, и наваристый, томленный в печи борщ.
– Приятного аппетита! – сказала она весело и принялась за еду.
– Вам тоже, – откликнулся Русинов и поймал себя на мысли, что любуется ею.
– Кстати, а как зовут вашего больного?
– Дядя Коля, – просто ответила она.
– А по отчеству? Неудобно как-то… дядя Коля!
– Не знаю! – засмеялась Ольга. – Я его с детства помню. Дядя Коля, и все… Он с моим отцом дружил.
– Вы отсюда родом! – удивился Русинов. – Из какого же села?
– Конечно! – призналась она и охотно объяснила: – А родилась знаете где? Название скажу вам, упадете! Гадья! Слыхали?
– Слыхал. Это на Колве?
– Да… Зато места у нас там! И река такая красивая!
– И название хорошее, – продолжил Русинов.
– Ну уж!..
– Знаете, как переводится?
– Змеиное место! – простодушно сказала она. – Там у нас змеи! Выползут и на камнях греются.
– Ничего подобного! Гадья значит «глубокая, бурная, стремительная», – пояснил Русинов.
– Не может быть! – не поверила она. – У нас все говорят – змеиная… Хотя река у нас там в самом деле бурная.
– Не верите – спросите у дяди Коли, – посоветовал Русинов. – Он должен знать.
– Нет, он приезжий, – сообщила Ольга. – Навряд ли…
– А как ваше имя переводится, знаете?
– Ольга? – задумалась она. – Ну, наверное, «святая». Русинов откровенно рассмеялся и тронул ее длинную сухую ладонь.
– Святая – это хорошо! Но если точно, то у вас подходящее имя. «Бродящий хмельной напиток»!
– Первый раз слышу! – изумилась она. – Это с какого же языка? Со шведского? Или норвежского?
– Нет, с русского.
– Как интересно! Ну-ка, объясните! – потребовала она.
– Все просто: «ол» – «хмельной напиток из ячменя». «га» – «движение», – с удовольствием сказал он, чувствуя как Ольга заражается разгадыванием языка.
– А Гадья?
