— Все в порядке, — сказал Эгберг. — Вам повезло.
— Повезло?
— Не окажись вы в этот момент в институте, вас сейчас уже не было бы. Я и так едва успел.
— Это был конец?
— Да.
— А сейчас?
— У вас искусственное сердце.
— Значит, все-таки?..
— Я спасал вашу жизнь.
— Благодарю.
— Надеюсь, все пройдет хорошо.
— Я тоже.
Говорить было трудно. Он лежал неподвижно и смотрел в потолок. Эгберг тоже замолчал. Мольнар ждал, когда он заговорит.
— Прошло не меньше пяти минут, прежде чем я заставил кровь циркулировать.
«Еще бы немного, и конец», — подумал Мольнар.
— Вы поступили неосмотрительно, профессор, с вашим сердцем…
— Я хотел уйти. Уйти отсюда, — тихо сказал Мольнар.
— Следовало предупредить меня.
— И остаться в запертой комнате… изолированной, как вы это называете.
— Блокада случайно включилась на ночь.
«Значит, Мейдж ему сказала», — подумал Мольнар.
— Я не верю в подобного рода случайности, Эгберг.
— Не в моих силах переубедить вас. Но, как видите, ваши опасения были, пожалуй, необоснованными.
— Не знаю.
— Но вы живы!
— Это факт…
Эгберг заколебался, словно хотел еще что-то сказать, но не сказал больше ни слова и ушел. Мольнар прикрыл глаза. «Пройдет несколько дней, прежде чем я смогу отсюда уйти, — подумал он. — Даже при современных методах быстрого заживления швов на это потребуется некоторое время. И все-таки он спас мне жизнь. Видимо, он таки хотел дать мне искусственное сердце». Он снова подумал о блокаде двери, но уже не почувствовал уверенности в своей правоте. Потом уснул.
Проснулся он ночью. Хотелось пить. В комнате было темно, горел только небольшой ночник, стоявший на столике рядом с кроватью. Возле столика, в кресле, в котором еще вчера сидел он, дремала Мейдж.
— Мейдж, мисс Мейдж… — тихо позвал он.
Девушка открыла глаза.
— Как вы себя чувствуете? — спросила она тоже шепотом.
— Прекрасно, — он попытался улыбнуться. — Хочется пить.
— Пожалуйста, — она подала ему стакан. У жидкости был вкус мандаринового сока.
— Болит? — спросила она.
— Уже нет.
— Заживает хорошо. Вечером доктор Эгберг осматривал вас.
— И я даже не проснулся?
— Вы находитесь под действием препарата Броткаса. Это дает отличные результаты, — пояснила она.
— А вы, я вижу, квалифицированная сестра.
— Секретарша, ассистентка и все прочее. Интересно, какова будет ваша роль?
— Роль?
— Ну да. Ведь вы новый объект на ферме Эгберга. Так мы между собой называем институт.
— Не понимаю.
— Он с вами не разговаривал?
Мольнар хотел было ответить отрицательно, но подумал, что тогда ничего больше от нее не узнает.
— Так, мельком, — сказал он.
— Наверно, вы получите что-нибудь поинтереснее, чем я. Вы профессор и когда-то были коллегой Эгберга…
— Даже его шефом.
— Вот видите. Вероятно, вам дадут электронную лабораторию. Она уже месяц как без руководителя.
— А старый… уехал?
— Уехал… — повторила Мейдж с какой-то странной интонацией. — Ушел в мир иной. Он просто умер.
— А что с ним случилось?
— Его нашли в бункере. Там нет энергетического поля, железобетонные стены толщиной в два метра экранируют, и энергия не доходит.
— Какая энергия?
— Приводящая в движение сердце. У него было такое же, как и у вас.
— Не понимаю, — Мольнар сказал это, хотя уже начинал понимать. Он прикрыл глаза и почувствовал странную спазму в желудке.
— Будете спать? — спросила Мейдж после короткого молчания.
— Нет. Я отоспался уже за все время, — он вслушивался в свой собственный голос и удивлялся его будничности. — И эта энергия доходит сюда?
— Конечно. Весь институт и район вокруг него в радиусе примерно полукилометра охвачены этим полем.
— А дальше?
— Что дальше?
— Если я захочу отойти дальше за пределы института, к морю или поехать в город? — спросил Мольнар, хотя уже знал ответ. Но ему хотелось услышать его от девушки, которая так буднично говорила обо всем этом.
— Не сможете. Это смерть. Ведь вы об этом прекрасно знаете и сами. Вы подписали обязательство. В присутствии нотариуса.
— Я ничего не подписывал.
Мейдж немного помолчала, потом тихо сказала:
— Не успели. Но еще подпишете. Это обычная формальность.
Он хотел сказать, что не подпишет, но вспомнил историю с блокадой двери и смолчал.
— Все мы приезжаем сюда именно за этим, — добавила Мейдж как бы с сожалением. — До приезда я была секретаршей в экспортной фирме в Буэнос-Айресе. Секретаршей второго директора, — добавила она с гордостью. — Я работала на двенадцатом этаже в правлении фирмы Тротам и K°. Слышали?
— Нет. Я никогда не бывал в Буэнос-Айресе.
— Вот это было время! По субботам мы ездили к морю… Знаете, здесь мне больше всего недостает плавания и моря. Иногда вечерами, когда дует ветер, я чувствую его. Отсюда до берега недалеко.
— Знаю.
— Вы этого еще не чувствуете. Это начинается только спустя несколько месяцев, иногда через полгода…
— Что «это»?
— Трудно объяснить. Пожалуй, беспокойство. Хочется уехать, непременно уехать.
— Тоска?
— Нет. По дому, по близким начинаешь тосковать с самого начала. Но это другое, это труднее определить, это что-то более первобытное, вероятно, я напрасно говорю вам об этом.
— Почему же. Лучше знать заранее.
— Я не знала. Не представляла себе, что это будет именно так. Порой мне кажется, что я, наверно, не приехала бы сюда, если б знала.
— И тогда?..
— В лучшем случае я сидела бы сейчас в кресле на колесиках. А тогда я чудовищно этого боялась, пожалуй, больше, чем смерти. Представляете себе? Смотреть на всех — на прохожих, на других девушек, на людей, едущих на работу, — и знать, что ты лишена этого… навсегда. Остаться здесь было единственным выходом. Я хожу, работаю, иногда даже плаваю в нашем бассейне. Правда, с этим дело обстоит несколько хуже, потому что ноги у меня еще немного болят, особенно ступни.
— Другого выхода не было?
— Нет. Я была у самых известных специалистов. Даже на другом полушарии, в Европе. Меня послал мой парень. Он копил на домик. У меня был отличный парень. Он хотел жениться на мне, но Эгберг принимает только одиноких. Впрочем, не знаю, вышла ли бы я за него. Это было бы бессмысленно.
— А как вы сюда попали?
— Один из врачей, у которого я была в то время, когда дыхательный центр был уже поражен, сказал мне об Эгберге, но предупредил, что ничего мне не советует, просто информирует.
