Прошел целый день. Гиены все еще не были достаточно голодны, да и веревка, связывающая Тарзана, была крепче той, которая во времена его детства порвалась, перетертая грубым древесным стволом. Но с каждым мгновением звери становились все голоднее, а волокна веревки все тоньше и тоньше. Буковаи спал.
Было далеко за полдень, когда один из зверей, наконец, проголодался и зарычал на человека-обезьяну. Буковаи проснулся. Он сел и стал смотреть, что делается. Он увидел голодную гиену, бросившуюся на человека и старавшуюся схватить его за горло. Он увидел далее, как Тарзан схватил рычащего зверя, а затем схватил и второго, который вскочил к нему на плечи. Это была большая и тяжелая гиена. Человек-обезьяна рванулся вперед всем своим весом изо всей своей огромной силы – путы лопнули, и дерево упало на дно кратера с треском и шумом. Все перемещалось… Буковаи вскочил на ноги. Возможно ли, чтобы лесной бог победил его слуг? Это было немыслимо! Бог этот не вооружен и лежит на земле с двумя вцепившимися в него гиенами. Но Буковаи не знал Тарзана.
Человек-обезьяна, схватив одну из гиен за горло, встал на колено; второй зверь вцепился в него, стараясь опрокинуть его на землю. Тогда человек-обезьяна, схватив одну гиену рукой, подмял другого зверя под себя. Буковаи, видя, что счастье повернулось к нему спиной, кинулся на белого демона, держа в руках суковатую дубину. Тарзан увидел это и вскочил с земли, держа в руках обеих гиен. Одного из зверей он швырнул прямо в голову прокаженному. Колдун и зверь упали на пол и сцепились друг с другом. Вторую гиену Тарзан бросил в кратер; первая грызла тем временем гнилое лицо своего хозяина. Это не понравилось человеку-обезьяне. Одним ударом он отшвырнул зверя и, подскочив к распростертому колдуну, потащил его за ноги вперед. Гиена убежала.
Пришедший в сознание Буковаи взглянул на Тарзана и прочел в глазах победителя смертный приговор. Тогда он бросился на него, впиваясь зубами и когтями в его тело. Человек-обезьяна содрогнулся от близости этого зловонного лица. Ему понадобилось, однако, немного времени, чтобы осилить и связать Буковаи. Он прислонил его к тому самому дереву, к которому перед этим был сам привязан. Привязывая прокаженного, Тарзан постарался, чтобы колдун не мог перетереть веревок, как сделал это он.
Проходя затем по извилистым коридорам и подземным закоулкам, Тарзан искал глазами гиен, но они исчезли.
– Они вернутся! – сказал он самому себе.
В кратере, стиснутом высокими стенами, дрожал от ужаса, как в лихорадке, Буковаи.
– Они вернутся! – воскликнул он, и в его голосе звучал дикий страх и отчаяние. И они вернулись…
Нума-лев лежал позади колючего кустарника, за водопоем, где река, делая изгиб, образовала водоворот. Там был брод, а на обоих берегах виднелись хорошо утоптанные тропинки, расширявшиеся у края берега.
По ним в течение бесчисленных веков ходили пить дикие обитатели долин и джунглей: хищники – с бесстрашным величием, травоядные – робко, с колебанием и страхом.
Нума-лев был голоден, очень голоден, и поэтому по дороге к водопою он несколько раз принимался выть и время от времени рычал; но, когда он подошел к месту, где он собирался лечь в засаду в ожидании, когда Бара-олень или Хорта-кабан, или какой-либо зверь, обладающий столь же вкусным мясом, придут напиться, он замолчал. Это было страшное, грозное молчание, пронизанное светом желтовато-зеленых свирепых глаз и сопровождаемое ритмическим дрожанием волнистого хвоста.
Первым пришел Пакко-зебра, и Нума-лев едва мог сдержать гневный рев: из всех жителей долин нет ни одного, кто был бы так осторожен, как Пакко-зебра. Следом за испещренным черными полосами жеребцом шло стадо из тридцати или сорока жирных, злых, маленьких, похожих на лошадей, животных. Приближаясь к реке, вожак то и дело останавливался, навострив уши и подняв морду, и втягивал ноздрями легкий ветерок, стараясь уловить предательский запах хищника.
Нума тревожно заворочался. Он подобрал задние ноги под косматое тело, напрягаясь для внезапного дикого прыжка. Его глаза горели голодным огнем. Огромные мускулы дрожали от возбуждения.
Пакко подошел немного ближе, остановился, фыркнул и повернул обратно. Послышался топот бегущих копыт, и стадо ушло; но Нума-лев, не пошевельнулся. Ему были знакомы привычки Пакко. Он знал, что тот вернется, хотя еще много раз будет поворачиваться и убегать, прежде, чем соберется с мужеством, чтобы вести своих жен и потомство к воде. Но легко можно было при малейшей неосторожности и совсем отпугнуть Пакко. Нума знал это по прежнему опыту. Поэтому он лежал почти неподвижно, чтобы опять не испугать зебр и не дать им уйти обратно в долину, не напившись воды.
Еще и еще раз подбирался Пакко со своим семейством, и снова они бежали и скрывались; но с каждым разом зебры подходили все ближе к реке, пока, наконец, жеребец не погрузил с наслаждением свою бархатистую морду в воду. Остальные, осторожно ступая, приблизились к вожаку. Нума выбрал лоснящуюся жирную кобылицу, и его глаза загорелись жадностью. Нума-лев ничего так не любит, как мясо Пакко; может быть, просто потому, что из всех травоядных Пакко труднее всего дается в руки.
Медленно поднялся лев, и, когда он встал, под одной из его больших хищных лап хрустнула ветка. Как пуля, выпущенная из ружья, бросился он на кобылицу; но звука хрустнувшей ветки было достаточно, чтобы вспугнуть трусливых животных, и они мгновенно обратились в бегство, в тот самый момент, когда Нума сделал свой страшный прыжок. Жеребец бежал последним, и лев одним громадным прыжком, подобно гигантской стреле, прорезал воздух, пытаясь схватить его; но и тут его постигла неудача. Хрустнувшая ветка лишила Нуму обеда. Его могучие когти лишь оцарапали лоснящийся зад зебры, оставив четыре малиновые полосы на его красивой шкуре.
Нума, злой от неудачи и голода, оставил реку и, свирепый, голодный и страшный, отправился бродить по джунглям. Давно уже он не был так голоден, как сейчас.
Даже Данго-гиена показалась бы ему на голодный желудок лакомым куском. В таком-то настроении лев и наткнулся на племя Керчака.
Никто не ждал Нуму-льва в такой поздний час утра. Он должен был бы теперь спать около своей жертвы, убитой минувшей ночью; но Нуме никто не попался в эту ночь. Он охотился за добычей более голодный, чем когда-либо.
Антропоиды с наслаждением отдыхали на полянке, удовлетворив первое острое чувство голода. Нума учуял их по запаху еще задолго до того, как увидел. Обыкновенно он поворачивал в таких случаях обратно в поисках иной добычи, так как даже Нума относился с уважением к могучим мускулам и острым клыкам огромных самцов из племени Керчака, но сегодня он решительно направился прямо на них, и его щетинистая морда, морщась, свирепо оскалилась.
